продать излишки на базаре и тем компенсировать невысокую оплату своего труда.

Уфимцев не мог больше ждать. Несмотря на протесты секретарши, он подошел к двери и решительно открыл ее. Кабинет был с тамбуром: за первой дверью находилась еще дверь. Когда он приоткрыл и ее, Пастухов крикнул сердито:

— Закройте дверь! Занят.

Уфимцев машинально прикрыл дверь и остался стоять в тамбуре: выйти — казалось неудобным перед секретаршей, она же так предупреждала, и вместе с тем было обидно, что Пастухов накричал на него, как на мальчишку. Он стоял в нерешительности, размышляя, что делать, и тут услышал голос Торопова, председателя райисполкома. Он прислушался, но Торопов говорил тихо, слов разобрать было невозможно.

— Единоначалие, только единоначалие! — раздался громкий голос Пастухова. — Не забывай, что Акимов — секретарь парткома производственного управления. А начальник производственного управления — я!.. Разве у него мало дел в первичных парторганизациях, что он суется в дела производства? Воспитывай коммунистов, учи их отдавать себя делу, которому мы все служим, делу подъема сельского хозяйства района... А производством заняться есть кому. Есть начальник управления, есть заместитель, главные специалисты. Как видишь — есть кому руководить! Дело парткома и райсовета — работа с людьми, политическое воспитание масс, их культурное обслуживание...

— Не так ты трактуешь наши функции, — перебил его глуховатый голос Торопова. — Партия учит...

Уфимцев осторожно, чтобы не скрипнуть, открыл дверь в приемную и вышел — счел неприличным слушать перебранку начальства. Секретарша испытующе поглядела на него.

— Велели подождать, — виновато проговорил он.

Когда его вызвали, часы на стене пробили четыре.

Уфимцев прошел к длинному столу и сел в конце его.

Прямо против него на председательском месте сидел Пастухов. Несмотря на жаркий день, Пастухов в пиджаке; черная рубашка и зеленый галстук подчеркивали белизну его воскового лица, которое можно было назвать красивым, если бы не косящие, неповоротливые глаза под прямыми, длинными бровями.

По обе стороны стола сидели председатель райисполкома Торопов, заместитель Акимова Степочкин, прокурор района Хафизов. «Этого для чего? — подумал Уфимцев, глядя на худое, хмурое лицо прокурора. — Для устрашения, что ли?»

— Докладывай, товарищ Уфимцев, — попросил Пастухов и как-то боком, искоса посмотрел на него.

Уфимцев осторожно улыбнулся:

— Я не знаю, что вас интересует. О чем докладывать?

— Ну хотя бы о том, как: ты тянул резину с рекомендацией секретаря парткома о принятии обязательств по продаже государству зерна сверх плана... Или о том, как выгнал нашего представителя Васькова из колхоза... Или, наконец, о том, как ты отреагировал на последнее указание управления и парткома. Надеюсь, хватит?

Уфимцев взглянул на Торопова, потом на Степочкина, пытаясь узнать их отношение к вопросам Пастухова. Торопов сидел, подперев подбородок кулаком, и чертил карандашом на листе бумаги, не поднимая глаз. Степочкин, повернувшись к Уфимцеву, заинтересованно ждал ответа.

— Я же по телефону объяснил вам все, Семен Поликарпович. Не понимаю, для какой цели еще этот допрос?

— А ты не мне одному, вот товарищам расскажи, как ты отказался выполнять телефонограмму управления и парткома.

— Зачем передергивать? — Уфимцев пытался сдерживаться, но тон, взятый Пастуховым, выводил его из себя. — Я не отказывался, а лишь сказал, что рекомендованную вами цифру мы не в состоянии выполнить... по условиям хозяйства. Если сдать дополнительно двадцать тысяч пудов, это значит оставить не только скот без концентратов, но и колхозников обидеть, на трудодень выдать меньше, чем предусмотрено планом.

— Значит, ты за то, чтобы в городах и рабочих поселках трудящиеся по-прежнему хлеб ели с примесью кукурузы и ячменя, а твои колхозники торговали белой мукой на базаре? Спекулировали? Ты для этого мельницу стал ремонтировать?

Пастухов, бросив мимолетный взгляд на Торопова, хитро уставился на опешившего Уфимцева.

— Я не думал... далек от мысли, — проговорил Уфимцев. — Зачем мне приписывать чего нет? Вообще-то я не против сдачи зерна сверх плана...

И тут, казалось, не к месту, засмеялся Степочкин.

— Вот как быстро перестроился! Теперь он уже не против сдачи зерна сверх плана... Нет, с тобой, Егор, оказывается, весело, не соскучишься.

— Подожди смеяться, ты не дослушал до конца. — Уфимцев оправился от растерянности. — Я за сверхплановую продажу, но исходя из потребности хозяйства. Разве можно поднять колхоз, если работать вслепую? А сейчас что получается: год начинаешь, планируешь, а сам не знаешь, сколько тебе придется сдавать, сколько зерна останется в хозяйстве.

Уфимцева мучило чувство раздражения, что эти простые истины, понятные ему, не понятны руководителям района.

— Сейчас ведь не война, — вырвалось у него.

— Что ты сказал? — спросил Пастухов, нахмуря брови.

— Я говорю, не война сейчас, чтобы забирать в колхозе хлеб подчистую. Тогда это было оправданно, а сейчас зачем? Проще всего взять хлеб у того, кто научился его выращивать. Труднее добиться, чтобы все колхозы это умели. По-моему, в этой состоит задача производственных управлений, а не в реквизиции несуществующих хлебных излишков.

Уфимцев видел, как повернул к нему удивленное лицо Торопов, как заинтересованно посмотрел прокурор.

— Плохо ты сказал, Егор, — вздохнул Степочкин.

— А я и не рассчитывал на твои аплодисменты.

Пастухов постучал карандашом по столу, глаза его сделались неподвижными.

— Мне кажется, хватит, товарищи, митинговать. Уфимцева послушали, убедились, какие он позиции занимает, пора делать выводы. Здесь все члены бюро парткома, думаю, мы правомочны выносить решения. Как, Василий Васильевич?

— Вполне правомочны, — с готовностью ответил Степочкин.

— Подождите с решениями, — вмешался Торопов. — Он же возражает не против сверхплановой продажи, а только против цифры. Надо выслушать его предложения.

Торопова Уфимцев знал мало. Он появился в Колташах после объединения районов. В упраздненном районе работал первым секретарем райкома партии. До этого, говорят, был учителем в средней школе, преподавал литературу. Зато Степочкина он знал. Но сейчас ему было не до Степочкина. Он смотрел на Торопова, на его спокойное лицо, на высокий лоб с залысинами.

— Да, действительно, — подхватил молчавший до сих пор прокурор. — Скажи, Георгий Арсеньевич, сколько колхоз может сдать сверх плана? У тебя есть расчеты?

Уфимцев вытащил из кармана бумажку, ту самую, что показывал Позднину, и стал докладывать, сколько они намерены получить зерна и куда оно пойдет по их плану. Когда упомянул, что на фураж оставляется десять тысяч пудов, Степочкин протянул: «Ого!», а Пастухов недвусмысленно улыбнулся.

— Расчеты вообще-то по-хозяйски составлены, — заметил Торопов, когда Уфимцев кончил говорить.

— Это скормить скоту десять тысяч пудов зерна ты считаешь по-хозяйски, Михаил Иванович? — удивился Степочкин.

— Если это вызывается необходимостью и обернется потом прибылью для хозяйства, почему же нет?