исповедовала эту философию, считала мужчину в фартуке и с руками в муке или с шумовкой, пробующего кипящий суп, просто педерастом.

Очень хотелось голубцов, и Сергеев решился, купил упаковку маленьких и хорошо завернутых в капусту параллелепипедов. Через капустный лист просвечивал розовый фарш. Он зажмурился от предполагаемого удовольствия и понес полуфабрикат домой.

Звонить жене и спрашивать, как тушить их, он не мог, она бы сразу вызвала карету из института Сербского или приехала бы и нарушила священную трапезу.

Он сразу вспомнил дядю Мишу, соседа по дому в далеком детстве. Дядя Миша дружил с папой, но дружбу потерял из-за варенья из райских яблочек.

До своего падения дядя Миша был борцом классического стиля и тренировал секцию в школе Сергеева. Коротконогий мужик с бычьей шеей, он ходил по школе в спортивных штанах и в майке, на шее висел свисток.

Годам к пятидесяти он перенес инфаркт и ушел из школы на инвалидность, сел дома и стал сходить с ума от безделья.

Его жена работала, и потихоньку он стал заниматься домашним хозяйством: сначала просто ходил в магазин, потом начал стирать, дальше – больше.

Когда он позвонил маме Сергеева, чтобы уточнить рецепт творожного торта, папа на неделю перестал с ним разговаривать – он презирал таких мужиков.

Потом дядя Миша начал мыть окна и стирать шторы, его жопа красовалась на подоконнике, и мужики во дворе показывали на него пальцем и крутили головами с вопросом, а не сошел ли он с ума.

Вечерами он торчал в окне в бабском переднике на голое тело, во рту виднелся единственный зуб, он поджидал папу, чтобы перекинуться словами о футболе, который оба любили.

В тот день дядя Миша варил в огромном медном тазу варенье из райских яблочек, которые все называли китайскими. Редкая дрянь и на вкус, и на вид, вспомнил Сергеев.

Папа шел через двор, дядя Миша торчал в окне, облизывая ложку, которой снимал пенку с бурлящего варенья.

Дядя Миша окликнул его и что-то спросил. Папа Сергеева, серьезный мужчина, начал излагать, и тут дядя Миша увидел, что варенье выкипает. Он сказал папе: «Подожди, я сделаю огонь поменьше» – и убежал на кухню. Папа был оскорблен: его друг, борец, стоит в бабском переднике, без зубов, которые он перестал надевать, и варит варенье.

Он вошел в дом и больше с дядей Мишей не разговаривал.

Сергееву участь дяди Миши не грозила – папа давно уже с ним не разговаривал, он лежал на кладбище, раздавленный гранитной плитой с цифрами начала и конца. С женой Сергеев тоже давно не разговаривал – они прожили достаточно, чтобы понимать друг друга без слов, все уже давно было сказано, а то, что хотелось сказать вслух, не произносят.

Он вспомнил, как мама это делала: почистил морковку и лук и поставил тушить свои голубчики.

Через пару часов на медленном огне они поспели.

Он взял чистую тарелку и выложил их, полил сметаной, достал бутылку водки и припасенное с вечера пиво и начал, обливаясь слюной.

За этот стол, накрытый своим руками, никаких денег не хватит. В одних трусах он восседал на своей кухне, где не было рядом смотрящих в рот официантов и людей за соседними столами. Пошло, как в песне: рюмочка за рюмочкой, кусочек за кусочком. Медленно, не торопясь он выпил за папу, за дядю Мишу и еще штук пять ни за кого, просто так, под голубцы, оказавшиеся замечательными.

Он наелся, как удав, и пошел спать, пьяный и умиротворенный.

Во сне он увидел лавочку в парке, где мирно сидели молодые папа и дядя Миша. У папы опять была шевелюра, которую он потерял молодым, а дядя Миша сиял белыми зубами. Они болтали и смеялись. Сергееву от этой картинки и во сне стало хорошо.

Есть люди, которые влетают в вашу жизнь, как ракета. Таким был Миша С. – инопланетянин с улицы Ленина.

В какой-то застойный год я заметил на улице Ленина нового персонажа.

Маленький мальчик-мужчина, около тридцати лет, в глубокой задумчивости ходил по городу, заложив руки за спину.

Мы пару раз встречались взглядами, но проходили мимо. Я знал всех в этом городе, а если не знал сам, то мог узнать через брата, тетю или просто спросить кого-то из знакомых, а потом восстановить по цепочке биографию почти любого, если он не сирота и не инопланетянин.

МС сиротой не был, он жил с мамой-почтальоном в коммуналке на Советской улице, но с малых лет в режиме полного погружения в себя.

Семья его была бедной даже в период расцвета социализма. В школе он носил до десятого класса спортивный костюм, а обувь ему всегда выписывал школьный совет. И еще он не только обедал, но и ужинал в школе на продленке.

От него всегда пахло рыбьим жиром – его давали всем от рахита, но все пытались вывернуться и не принимать, а он пил его осознанно, как витамин, потому что других витаминов (яблочек и т. д.) у них в доме не водилось.

Он всегда сидел дома, редко выходил – только в библиотеку или читальный зал, где читал черт знает что по истории, географии и философии.

Закончив школу без медали, он поступил в мединститут без связей, денег и без костюма.

Он сдал экзамены так, что ни у кого не поднялась рука остановить его.

Вся коммуналка в складчину купила костюм и сандалии, и он начал учиться на доктора.

Медицину он не любил, но знал, что с такой профессией не пропадет: и себя прокормит и мамочку, которую безумно любил, продержит на этом свете, сколько сможет.

Мы познакомились в читальном зале, а точнее, в курилке под лестницей областной библиотеки, куда одни выходили покурить и посмотреть на девушек, а МС, некурящий и девушек презирающий, стоял у окна, чтобы остудить голову от переизбытка информации.

Я, заинтригованный занятным человеком, просто подошел и спросил:

– Что вы здесь читаете?

МС посмотрел на меня, как на имбецила, и ответил с легким презрением:

– «Географию» Страбона и «Историю» Фукидида. Надеюсь, я вас удовлетворил. – И, повернувшись на каблуках в восемь сантиметров, набитых на старые, но начищенные ботинки, вернулся в зал, где перед ним лежала гора из книг, которую я даже не поднял бы за один раз.

Он сам в это время читал журналы с модной прозой, писателей, о которых говорили: Трифонов, Айтматов, Шукшин…

Мы иногда встречались на улице, я пытался остановить задумчивого МС. Тот, когда желал, мог снисходительно остановиться и послушать чириканье оппонента, но чаще проходил мимо, не замечая, шел в своей величественной позе – руки за спину, витая в мыслях о тайнах Пунических войн и второго падения Иерусалима.

Полосатые и залоснившиеся от долгой стирки и глажки брюки с цепочкой карманных часов мелькали в подворотне его коммунального дома на улице Суворова, и он исчезал до следующего случайного возникновения.

Я начал собирать информацию о нем. Источников была мало, но кое-что стало известно.

Детские годы МС не открылись мне, однако я узнал, что он до школы был на пятидневке в саду и яслях – мама приводила, а в ясли с трехмесячного возраста приносила МС в понедельник и забирала в пятницу.

Там он и провел свои детские годы, там научился биться за место за столом и на горшке, там научился читать, сам, не по кубикам, а по отрывному календарю, висевшему в группе. Он отрывал очередное число, прятался на складе у кастелянши и читал все подряд – лозунги к праздникам, биографии известных людей, афоризмы и рецепты.

Школьные годы МС тоже покрыты туманом. Учился он хорошо, в пионерах ничем себя не проявил, в тимуровцах не состоял, но маме помогал всячески, на труд не ходил, посещал с девочками домоводство, лучше всех штопал на лампочке носок, передник для мамы с аппликацией сшил лучше всех, а торт