Кто же он, этот инструктор Геллер? Враг или друг? А вдруг антифашист, подпольщик?.. Или соратник по бесшумному фронту? Может, он-то и сагитировал группу Яковлева бежать? Ашир терялся в мучительных догадках.
Единственное, что удалось сделать Геллеру в штабе — выписать обоим проездные документы до Берлина.
В тот же день к вечеру они выехали обратно. Поезд медленно тащился по уже заснеженным полям, подолгу стоял на станциях и полустанках. Тихо шел на перегонах с только что отремонтированной колеей, мимо не успевших еще догореть вагонов. Видно, партизаны не давали ни минуты покоя оккупантам.
Лежа на верхней полке, Таганов разглядывал немцев, ехавших на побывку или вовсе освобожденных от воинской службы. Среди них было много раненых и искалеченных. Уже не вояки и не работники. И поделом. Кто их звал сюда? Сами сунулись, позарившись на щедрые хлеба России, украинское сало, приволье донских степей, а теперь дай бог унести ноги... И не такие уже спесивые, как раньше, — молчат, не разговаривают.
Угрюмые лица неудавшихся завоевателей несколько оживились, когда за окнами замелькали островерхие крыши, неуклюжие дома с серыми черепицами. У Ашира же зашлось сердце — снова он на чужой земле. Но эту боль тут же вытеснила тревога за судьбу группы. Хоть бы благополучно до своих добрались. Не погиб бы Игам нелепой смертью.
В назначенный день и час Белка напрасно ждала Таганова неподалеку от городской ратуши, где обычно встречаются влюбленные. В следующую среду, поеживаясь от прохладного ветра, Мария снова прогуливалась в условленном месте. И опять напрасно. Тогда она прибегла к крайнему выходу — пришла на запасную явку, но и там Таганов не появлялся. Стрела на связь не вышла.
Нуры Курреев стоял навытяжку перед оберштурмбаннфюрером Фюрстом.
— Выбирай себе нового заместителя, — приказал гестаповец.
— А что с этим? С Осторожным?
— Он вышел из игры. Кстати, сразу же проверишь Эембердыева.
— А Осторожный и Эембердыев разве не одно лицо?
— Не задавай, Каракурт, глупых вопросов! Пора знать законы разведки. Запомни, важно узнать всю правду об Ашире Эембердыеве!..
Фюрст не оговорился, когда так и сказал: «всю правду об Ашире Эембердыеве». Такую фамилию дали Таганову в лагере, а у абвера он значился под кличкой Осторожный. Оберштурмбаннфюрер знал, что поручал, ибо над этим хитроумным ходом долго ломал себе голову. Пусть теперь этот ребус попробуют разгадать товарищи чекисты, если, на самом деле, именно они подсунули ему этого Эембердыева, то бишь Таганова...
В тяжелый четырехмоторный самолет, уже выруливший на взлетную полосу, погрузилось восемь человек. В ярко освещенном салоне Фюрст подозрительно оглядел нахохлившихся агентов. Молчаливые, угрюмые, с непроницаемыми лицами. Не поймешь, что думают, как поведут себя, попав на советскую территорию.
Оберштурмбаннфюрер не доверял туркестанцам, вообще людям, хоть год учившимся в советской школе или работавшим в Советском Союзе — на заводе, фабрике, в колхозе, в учреждении. Недаром русские говорят: сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит. Все унтерменши такие. Это у них в крови. Вон группа «Джесмин», не считая Эембердыева, вся перешла на сторону красных. Он и раньше где-то в душе не доверял ни Яковлеву, ни участникам его группы. Как сердце чувствовало... Может, лучше совсем отказаться от затеи готовить агентов и диверсантов из числа советских военнопленных?
По мере приближения наступающих частей Красной Армии, громивших войска вермахта, удивительная метаморфоза происходила с Фюрстом. Он уже не кичился, как прежде, своим партийным стажем, близостью к высшим фашистским кругам, молчал о допросах, о поездках по концлагерям, где подбирал кандидатов в шпионы и диверсанты. Он походил на нашкодившего кота, вобравшего голову в шею, трусливо жмущегося под стол.
— Мы, немцы, — говорил он теперь Мадеру, — переродились в нацию дрессированных обезьян, бездумно выполняющих чужую волю. Разве я виноват, что выполняю приказы своего начальства? Не исполни, меня самого с землей смешают...
Он серьезно считал, что приказы, заменявшие ему порывы совести, освобождали его от всякой ответственности. Но, видимо чувствуя надвигающееся возмездие, не становился добрее, а, наоборот, зверел, еще ретивее исполнял обязанности палача.
...Зеленые зрачки Фюрста, ощупывавшие агентов, вспыхнули недоверием и тут же погасли. Он испугался мыслей, резанувших сердце: «Они сейчас думают не о деле, а о доме. Стоит им там узнать о нашем поражении под Курском, о том, что мы оставили Белгород, Харьков, что погибли лучшие дивизии вермахта, и они разбредутся, как овцы. Сами сдадутся властям». Еще не поздно, можно отменить вылет, расстрелять одного-двух для острастки. Но тут одним-двумя не обойдешься!
Фюрст бросил тревожный взгляд на немецких летчиков. Нет, те не прочли его мыслей. Но раздумывать уже некогда, да и командованию он уже доложил: «Агенты надежные, проверенные, преданные рейху, особенно выделяется среди них старший группы Нуры Кур-реев, по кличке Каракурт». И Фюрст, пожалуй, не ошибся, все же переманив его у Мадера, не сумевшего в полной мере использовать такого ценного агента. Он не мог теперь пилить сук, на котором сам сидит. Зачем отменять полет? Чтобы со дня на день ждать, когда тебя на Восточный фронт упекут? Вон как Мадер выкручивается. И Оберштурмбаннфюрер дал знак экипажу — можно лететь! — и неуклюже сошел по трапу.
Взревев моторами, самолет взмыл в темное ночное небо и, набрав высоту, лег курсом на Симферополь. Там он сделал посадку для дозаправки и снова поднялся в воздух. В предрассветных сумерках на большой высоте четырехмоторный самолет без опознавательных знаков пересек границу со стороны Ирана и углубился на советскую территорию, взяв направление к северо-западу Каракумов...
В Ашхабаде, в управлении госбезопасности подполковник Иван Касьянов, приехавший сюда по командировке Центра, Чары Назаров и Берды Багиев изучали тревожные сообщения пограничников и наблюдательных постов, звонили по телефону, передавали шифровки.
Касьянов не переставал думать о Стреле, хотя об Ашире уже сообщал из Берлина Альбатрос, а также Лукман, приехавший в Иран по делам фирмы. Особенно ценные сведения Таганов передал с Бегматовым, а старший группы Яковлев рассказал следователю:
— Не знаю, почему я приказал оставить Ашира в живых, хотя могли бы и расстрелять. Я давно наблюдал за ним. Чутье подсказывало, что здесь что-то не так. Вообще-то он не был похож на других. Но главное, что меня подкупило: Ашир рисковал жизнью, отказываясь идти с нами, — значит, было очень важное дело, ради чего стоило так рисковать. Предатель или трус на такое бы не решился. Чтобы немцы ему поверили, мы и Геллера не тронули...
А чекисты «гостей» из Луккенвальде встречали не впервой, и Фюрст, конечно, имел к ним прямое отношение. Вот почему Касьянов счел целесообразным выехать в Туркмению, чтобы быть поближе к Лукману, через которого в случае острой надобности можно было выйти на Таганова.
В Ашхабаде и Ташаузе подняли по тревоге армейские подразделения. Местные жители и чабаны на дальних колодцах, вооружившись охотничьими ружьями да дедовскими нарезными хырли, вышли на поиски. На машинах, конными отрядами уходили люди в Каракумы...
Самолет, выкрашенный для маскировки в серо-пятнистый цвет, характерный для осенней пустыни, развернулся за фиолетовой грядой Больших Балхан, где в узких впадинах змейкой извивался Узбой, древнее высохшее русло некогда полноводной реки, впадавшей в Каспий.
Отыскав это место на карте, Каракурт взглянул на дверь кабины летчиков, над ней мигала красная лампочка. Пора! Еще в Луккенвальде было решено прыгать на парашютах. После истории с «Джесмином» Фюрст ускорил заброску группы, изменил и место высадки — северо-западнее Ясхана.
Группе Каракурта поручили взорвать строящийся в Красноводске нефтеперегонный завод и организовать диверсию на железнодорожном мосту через Амударью, а также проверить легенду Ашира Эембердыева. Если все окажется правильным, связаться шифровкой с Фюрстом и, получив его добро,
