неделю, не выходя из дома, кутила с очередным любовником. Их исправно обслуживала нанятая ею новая служанка, которой очень хотелось угодить хозяйке. И вот Рут сказала:

— Завтра приезжает муж. Приведи спальню в порядок.

— А разве не тот... ваш муж? — невольно вырвалось у служанки.

— Держи язык за зубами! Проболтаешься, концлагеря тебе не миновать...

Ахмедов опасливо посмотрел на дверь — из кабинета донесся приглушенный смех Рут.

— Она никогда не рожала, — снова зашептал Ахмедов, — а бесплодные всегда коварны, эгоистичны... Кого только она не любила. Даже этого шимпанзе Баймирзу Хаита.

— Кто это?

— Начальник военного отдела ТНК. Любимчик президента. Вели не знает, что он с его женой спит, и хочет взять к себе вице-президентом. Джураев у нее бывает и еще один туркмен... Нуры Курреев.

— Туркмен? Кто это? — насторожился внутренне Таганов.

— Из довоенных эмигрантов. В большом доверии у немцев. Почти все время в разъездах. Я хотел его в ТНК протолкнуть, но немцы не захотели.

— Он сейчас в Берлине?

Таганов знал, что рано или поздно столкнется с Курреевым, и был готов к этой встрече, но успокоил себя: хорошо, что он напал на след Каракурта, а не тот на его. Впрочем, как знать? Может, Курреев, судя по всему служивший в СД или абвере, уже слышал об Ашире Эембердыеве и даже видел его фотографию, немало поразившись сходству с известным ему Аширом Тагановым.

— Не знаю. Хочешь с земляком встретиться? Не могу сказать, что он собой на деле представляет, но тут я убедился, что все, кто носит имена Каюм, Хаит, Джура, Курре, как правило, продажные люди. Подонки!..

Ашир удивленно посмотрел на Ахмедова, раскрыл рот, чтобы ответить, но вернувшаяся к тому времени секретарша пригласила их к президенту. Они снова вошли в кабинет, уселись на диване. Из соседней комнаты через открытую дверь доносились легкий стук каблучков Рут, звон чашек и ложек, шум кофеварки. Телефоны надрывались беспрестанно. Каюм с охотой поднимал трубки стоявших перед ним трех аппаратов. С одними он говорил на немецком языке — почтительно, даже подобострастно; с другими на русском, а чаще на узбекском — покровительственно и снисходительно, то повелительно, даже грубо. Часто повторял одни и те же слова: «На небе аллах, а рядом наш любимый фюрер».

— Ты бы с людьми поговорил, милый! — подала голос Рут. — Они тебя заждались.

Каюм нажал кнопку, сказал вошедшей секретарше:

— Ни с кем меня больше не соединяйте. — Потом, повернувшись к Ахмедову и Таганову, пожаловался: — Нелегко быть отцом туркестанцев. Все ссорятся, чего-то не могут поделить. Больше всего донимают просьбами.

— И что могут просить люди у господина президента в такое суровое время?! — притворно негодовал Ахмедов.

— Все! Легче перечислить, что не просят.

— Но ума-то, наверное, никто не попросил, — вставил Ашир.

— Нет, ума у всех хватает, — засмеялся Каюм, с любопытством взглянув на Таганова. — Этого добра никто не просит.

— Есть такая шутка, господин президент, — заговорил Таганов, — будто ученые изобрели прибор, определяющий, сколько у человека ума. Вставляют его как термометр, скажем, в рот или в нос, и говорят человеку, претендующему на должность: «Братец, у тебя на этот пост ума не хватает... кондиционного». И — по шапке такого: не зарься не на свое кресло!

— Тогда пришлось бы заводить блат с теми, кто степень ума определяет, — весело расхохотался Каюм.

— Это должны быть неподкупные люди. А в общем-то дурак всюду дурак. Кажется, еще великий Тамерлан говорил: «Я в ответе перед аллахом за умных, но не за дураков».

Президент схватился за блокнот, чтобы записать изречение.

Рут внесла на подносе дымящийся в маленьких чашках кофе. Стреляя глазами в Ашира, сказала мужу:

— Ты, милый, расскажи лучше землякам о своей последней поездке в Югославию. Это ж очень интересно...

— Ах, да! — спохватился Каюм и игриво хлопнул жену по вихляющему заду. — Ты, как всегда, догадлива и желанна, моя любимая!

Рут скромно улыбнулась и с притворной скромностью произнесла:

— Бесстыжий Вольдемар! — Так она называла Вели. — Твои земляки могут не понять этой обычной немецкой шутки.

Президент, довольно похохатывая, достал из ящика стола эсэсовский кинжал в золоченых ножнах. На его широком лезвии было выведено: «Брот унд блют!» («Хлеб и кровь!») Подарок самого Розенберга, сделанный Каюму во время их поездки в Загреб на встречу с усташами, у которых, как и у нацистов, девиз один: «Мучить и убивать!»

— Немцы — культурная нация, — захлебывался от гордости Каюм. — Они любят символы. И подарок мне преподнесли символичный, связанный с этими двумя словами. Немцы, как и мы, мусульмане, почитают хлеб, а с кровью у них тоже связаны святые чувства. Усташам также свойственна лютая ненависть к иноверцам. Господин Розенберг познакомил меня с фюрером усташей Анте Павеличем, Мужественный человек! А он, в свою очередь, свел меня со своими заклятыми врагами — сербами. И сделал это довольно- таки оригинально. — Каюм заговорщицки посмотрел на своих собеседников. — Век не догадаетесь! Павелич поставил передо мною большую красивую вазу и сказал: «Подарок от моих не знающих страха усташей!» И что, вы думаете, там было? Сотни человеческих глаз! Но они не вызвали у нас чувства брезгливости, тошноты. На что уж рейхсминистр человек утонченный, чистюля. Глаза врагов! Они были высушены, продезинфицированы, пропитаны особым составом. Чистенькие, как стеклышко!

Вели Каюм вложил кинжал в ножны, спрятал в столе.

— Усташи — настоящие джигиты, — смаковал он.— Вот у кого поучиться нашим туркестанцам. Усташи не предали забвению обычаи отцов, знают, как расправляться с врагами.

— Но то мужественные, достойные враги, — сказал Ахмедов. — Те, кто бьется в бою насмерть.

— Вы не себя ли имеете в виду? — Каюм насмешливо взглянул на Ахмедова. — Вы же в плен сдались по доброй воле, шкуру свою спасали. — Заметив его обиженное лицо, но довольный своей шуткой, рассмеялся: — Вот так, Ахмедов, с вами будут разговаривать большевики, если вы попадетесь им в руки. А вообще справедливости ради скажу, что враги наши — мужественные. Русские всегда были храбрыми и умелыми воинами. Но мы сильнее — и победим! Русское оружие не сможет устоять против немецкого. Настанет день, когда мы, подобно Тимуру, пройдем по Кавказу и Ирану, Малой Азии... Мы взойдем на Гималаи, объединим могучей рукою тюркские народы, создадим великий Туран. Чтобы обрести родную землю, иметь свой хлеб, завоевать победу, мы прольем много человеческой крови. Теперь вам понятен девиз на кинжале?..

Видно забыв о своей обиде, Ахмедов часто, иногда невпопад поддакивал президенту, угодливо кивал, соглашаясь во всем. Таганов же застыл изваянием, молчал, не прикоснувшись к кофе. На вопросительный взгляд Рут сухо ответил: «Страх не люблю кофе. Никогда его не пил». Разведчик понимал, что ведет себя неправильно, но ничего не мог поделать с собою, чтобы преодолеть чувство омерзения, охватившее все его существо.

— Это задача с дальним прицелом, — Каюм удивленно посмотрел на Ашира, — освободить Туркестан. Тогда я создам ханство, может, стану даже падишахом, а вы моими нукерами. Тот, кто верой и правдой будет служить мне, станет визирем в моем правительстве... Туркестан велик, от Индии и до Каспия, значит, велики будут и мои владения. В каждой из провинций я посажу своего наместника... — Будущий повелитель мечтательно закатил глаза. — Вы только представьте! Рахман Ахмедов — туркменский или хивинский наместник падишаха Туркестана! А можно и президента! Разве плохо звучит? — Каюм довольно засмеялся и даже пустил слезу.

Таганову с превеликим трудом удавалось скрыть брезгливое отвращение к «отцу Туркестана» — так хотелось дотянуться через стол и сжать пальцы на хищном кадыке сидевшего перед ним предателя. Вот