затягивать потуже...

Ахмедов, угодливо выгнувшись перед Каюмом, взахлеб представлял Таганова, расхваливая все его добродетели. Широкоплечий и стройный, с живыми черными глазами на неестественно белом круглом лице, Каюм уставился на Ашира долгим, немигающим взглядом: «И тебе на фронт не хочется?» Тот действительно так думал об Ашире. Зачем перебежал? За фюрера голову положить? Стоило ли тогда сдаваться в плен, проходить сквозь ад лагерей, присягать на верность Гитлеру, чтобы погибнуть от большевистской пули в германских окопах?

Так Вели Каюм в меру своей испорченности думал о каждом, кто за чем-либо приходил к нему. А испортился он еще в младенческом возрасте — сказались окружающая среда и воспитание. Родился в семье предприимчивого купца, не брезговавшего ни контрабандой, ни скупкой и перепродажей краденого. Каюм- ака, как величали главу семейства, был человеком дошлым, извлекавшим выгоду из всего, начиная с торговли урюком и кончая заготовкой джута. «Развязали бы мне руки, — откровенничал Каюм-ака в кругу друзей, — я бы качал золото из самого воздуха. В окрестностях Ташкента, в горах с холодными родниками и голубыми озерами я бы понастроил гостиницы, пансионаты, игорные и публичные дома, прочие заведения...»

Дом Каюма-ака славился и хлебосольством. Но не всем были открыты его двери. Сюда знали дорогу губернатор, полицмейстер, судья, прокурор и еще несколько представителей местной знати — промышленники, домовладельцы, духовники. Их тоже не чохом привечал, а с разбором, то есть степенью выгодности.

Но в одном Каюм-ака чувствовал свою ущербность: худороден был, не имел ни ханского, ни княжеского звания. Не о себе пекся — о сыночке Вели. А тот всем вышел — и статью, и ученостью. Да и наследство ему отец завещал богатое, недаром на черный день перевел в швейцарский банк немалые суммы и драгоценности.

И задумал купец раздобыть сыну звание ханское. Все уже было на мази, и тут как гром среди ясного неба — революция! Сгинули губернатор и судья, получившие солидные взятки авансом. Плакали денежки! Но тешил себя Каюм-ака: короток век у Советской власти. Разве эта рвань удержится? Вернется все на круги своя. Однако Советы набирались сил, прижали богачей и дельцов. У Каюма-ака отобрали деньги и золотишко, описали все добро, хранившееся на складах, запретили заниматься темными махинациями. Но мечта старого купца не умерла. Ее возродило письмо от старого друга Закира Вахидова, бежавшего не без помощи Каюма-ака в Турцию. Он предлагал послать юного Вели на учебу в Германию, пусть ума-разума набирается, а пока получит образование, глядишь, конец большевикам. Мудрый человек этот Вахидов!

С душевным трепетом Каюм-ака обратился к власти, особенно не веря, что отпустят купеческого сына за границу, а тут его обрадовали: Советы сами посылают в Германию семьдесят юношей и девушек из Средней Азии — молодые республики, строящие новую жизнь, нуждаются в грамотных специалистах, Неужели большевики так долго продержатся у власти? На всякий случай посоветовал сыну: «Поезжай. Диплом и профессия пригодятся при всякой власти. За четыре года много воды утечет...»

Двадцатидвухлетний Вели Каюм попытался поступить на юридический факультет, но, завалив первый же экзамен, подался в Высшую сельскохозяйственную школу. И туда бы не поступил, не появись вовремя подмога в лице пронырливого Вахидова.

А когда учеба окончилась, пришло время собираться домой, Каюм отказался вернуться на родину. Ничего хорошего его там не ждало: отцовского добра не вернут, ханского звания не купишь. Роль же простого агронома, в поте лица работающего на общественных полях, никак не устраивала. Стоило ли учиться в Берлине, чтобы стать в один ряд со вчерашними батраками и бедняками, так и оставшимися плебеями. И больших постов ему в большевистском Узбекистане не видать, как своих лопаток. Был бы еще жив отец...

А тут, в Германии, опять выручит испытанный друг отца Вахидов со своими связями, влиятельными и широкими. Но его сердце тешило главное: всего в нескольких часах езды от Берлина, в объемистых сейфах швейцарского банка в Берне хранились завещанные отцом золото, драгоценности, валюта...

Была еще одна причина, заставившая Вели остаться. Он познакомился и, кажется, полюбил белокурую Рут. Не ахти, правда, классическую красавицу, но зато лет на двенадцать моложе себя. Тогда еще не было закона, запрещавшего азиатам брать в жены немок. Но женитьба не умерила страсть Вели к публичным домам, которые он продолжал посещать тайно, до тех пор, пока случайно не узнал, что он — рогоносец, и с весьма солидным стажем. Такова уж судьба разгульных мужей, которые обычно в последнюю очередь узнают о своей принадлежности к этому древнему «ордену».

Однако Каюм был в полном неведении еще об одной стороне жизни своей суженой. Его страстная Рут, старавшаяся на людях показать свою нежность к мужу, тайно сотрудничала с гестапо. И как ни странно, втянул ее в это дело Альфред Розенберг. Она легко поддалась Уговорам, так же непринужденно стала любовницей фашистского идеолога. От таких «связей» Каюм оставался лишь в выигрыше: Рут исправно докладывала о лояльности «объекта». Вели на самом деле был верен германским властям, симпатизировал народившемуся в стране фашизму, доносил на своих соотечественников, и это ему вскоре зачлось. А у Розенберга память тоже не оказалась короткой — покровительствуя Каюму, он определил его на солидную должность в свое ведомство, преобразованное перед походом на Россию в Восточное министерство.

Рука руку моет, а вместе — лицо. Каюм, веря в дружеское расположение Розенберга, все же ревниво подмечал, что при его появлении у Рут сладострастно соловели глаза — такое же выражение появлялось на ее лице, когда Вели приходил в спальню жены. Что поделаешь, если эта дура от природы темпераментна, да еще и Фрейдом зачитывается до умопомрачения. Пойми этих дочерей шайтана!.. Но Каюм утешался тем, что Розенберг невзлюбил Мустафу Чокаева. Правда, после взятия немцами Парижа Чокаев отрекся от своих хозяев — англичан и французов, дал подписку сотрудничать с германскими властями. Немцы такое не прощают. И пока о том напрочь не забыли, Каюм сразу по возвращении из поездки в Югославию и Италию по лагерям военнопленных пригласил на узбекский плов и манты Розенберга и разыграл перед ним заранее продуманный сценарий.

К десерту «неожиданно» завалился Джураев, тоже ездивший, но в компании с Чокаевым, по лагерям военнопленных. И они «разоткровенничались»... Джураеву, как и Каюму, показалось, что Чокаев тормозит активное использование туркестанцев в войне против России. Он почему-то склонен к тому, чтобы их использовали только в акциях против партизан Югославии, Италии, Франции. Он тянет с формированием Туркестанского легиона, хотя обещался организовать из советских военнопленных особую мусульманскую армию. Где она? И разве не подозрительно, что батальон туркестанцев в Калмыцких степях без боя перешел на сторону Красной Армии? Кто их подбирал, что наставлял? Чокаев и его люди! Не лучшим образом ведут себя туркестанцы в Италии и Югославии, где они саботируют, дезертируют, перебегают к партизанам. Уж не хочет ли Чокаев на двух стульях усидеть? Немцам для виду служить, англичанам на деле угодить.

Хитрец Каюм, заметив, что гость уже на «крючке», заговорил умышленно о другом. Достал из кармана блокнот, выдрал оттуда листок, протянул Розенбергу, любившему собирать идентичные русские, немецкие и узбекские поговорки, чем блистал за обедом у Гитлера или Бормана. Но Розенберг запомнил предыдущий разговор и не замедлил передать его Гиммлеру, а тот словно ждал этого.

— Этот тип у нас давно под колпаком, — сказал он, изобразив на лице подобие улыбки, — но мы его не трогали, полагая, что это ваш друг. А что, если Вели Каюм-хан пригласит на узбекский плов и Чокаева? Плов на Востоке не только символ уважения. Вы поняли меня, Альфред?..

И Вели Каюм поспешил зазвать своего учителя на застолье, где купеческий сын сам готовил плов и в знак особого уважения кормил с рук «любимого» наставника. В ту же ночь Мустафа Чокаев занемог и скончался. Так Вели завладел креслом президента Туркестанского национального комитета, и его все, как по команде, стали величать Каюм-ханом. Наконец-то!

В ту ночь новоиспеченный хан и президент, на радостях надравшись до чертиков, рыдал на пышной груди Рут: «Бедный мой отец! Как он был бы счастлив!.. Я — хан, я — отец Туркестана, а ты — мать бедных туркестанцев, стонущих под ярмом большевизма...»

О вероломстве и коварстве Каюма Ашир был наслышан еще в Москве. Поэтому разведчик настороженно следил за ходом мыслей президента, который, едва выслушав легенду Таганова, больше говорил сам. Рассуждал о превосходстве арийской расы, подчиниться которой завещано, мол, всем народам