когда Ашир лишний раз убедился, что разведчик похож на канатоходца, который без подстраховки ходит над самой пропастью, чуть неверное движение — и сорвешься вниз.
Каюм видел, как блеснули глаза Ашира, и презрительно подумал: «Басмач несчастный! Посулил теплое местечко Ахмедову, а у того глаза тоже разгорелись, министром или наместником себя уже видит. Хотя он, пожалуй, поумнее кретина Ахмедова. А кому сейчас нужны умные люди? От них один вред — зазеваешься, глядишь на твое место сядут... Но как странно, недобро блеснули глаза этого туркмена». И президент нетерпеливо взглянул на часы, нервно забарабанил пальцами по столу, потом встал, заходил по кабинету, давая всем своим видом понять, что аудиенция окончена.
Ахмедов вскочил и, поблагодарив Каюма, стал прощаться. Президент, словно очнувшись, закивал снисходительно, выдавил из себя, что обратится в ОКВ или к господину Розенбергу с просьбой, чтобы Ашира направили в распоряжение комитета.
Ашир взял себя в руки, не подал вида, что почувствовал резкую перемену в настроении Каюма, даже будто обрадовался его обещанию, что скоро вырвется из зондерлагеря и займется делом по душе.
— Ну и артист! — зло отплевывался Ахмедов, когда они с Тагановым вышли на улицу. — Гнусный притворщик! То же самое он говорил Куррееву, уговаривая перейти в ТНК. Знает, что тот с Фюрстом дружит, имеет связи в СС, а главное, был уверен, что Нуры ни за какие деньги не пойдет в ТНК. С тобой наш Вольдемар важничал. А вообще-то я не верю ни одному его слову! Туркмен он смертным боем ненавидит. Одних узбеков, своих блюдолизов, в комитет тащит... Я верю тебе, Ашир, и потому откровенен. Хотя почти тебя не знаю. Такие люди, как ты, не могут быть плохими.
Ахмедов посмотрел по сторонам, нет ли кого, и продолжил:
— Я по приказу Каюма запрашивал на тебя справку из зондерлагеря. Оказывается, твоя мать — моя односельчанка. А у туркмен ведь чувство родства сильно развито. Односельчанина почитаем за родича. А на чужбине даже земляк как брат... — Он помолчал, и, словно отвечая своим мыслям, сказал: — У Каюма всесильный опекун, сам Розенберг. Семьями общаются, шнапс вместе распивают. Баймирза Хаит тоже возле них как бродячий пес вертится. Он и Каюма окручивает, и Розенбергу зад успевает лизать. Знает, собака, кто жирный кусок может подбросить. Случись что с Каюмом, Баймирза в президентское кресло сядет... Забот у них полон рот, и они пальцем не шевельнут, чтобы нам, туркменам, добро какое-то сделать.
Таганов недоуменно пожал плечами: дескать, я тут человек новый, порядков ваших еще не знаю и высшая политика мне тоже пока недоступна.
После ухода Ахмедова и Таганова, нутром почувствовав опасность, Каюм позвонил Фюрсту:
— Увольте меня, господин оберштурмбаннфюрер, от всяких проходимцев и честолюбцев! — кричал он в трубку. — Таких, как Нуры Курреев, вы мне не отдаете, при себе держите. Мой комитет — не проходной двор и не зондерлагерь. Я не доверяю вашему протеже Эембердыеву, я вообще не верю туркменам. И казахам, и таджикам, и киргизам, и своим землякам узбекам тоже не доверяю... Я буду жаловаться рейхсминистру Розенбергу! А вы знаете о его добрых отношениях с досточтимым рейхсфюрером СС Гиммлером. Вместо того, чтобы помогать мне, вы со своим Мадером подкладываете под меня мину замедленного действия. Я прошу убрать этого туркмена подальше. — Не выслушав Фюрста, бросил трубку и зашелся кашлем.
Тон его разговора привел Фюрста в бешенство. «Ничего, придет время, и ты еще у меня попляшешь, азиат несчастный... Слишком много мнишь о себе, узкоглазый Наполеончик. Зверье неумытое!» Но пока решил все же не раздражать Каюма — чего доброго и впрямь нажалуется Розенбергу, а тот передаст Гиммлеру.
На другой день Фюрст распорядился ускорить отправку группы «Джесмин». На сборы дали всего полчаса. Ашир заметно нервничал. Он пошел к врачу, но лагерный коновал просто выгнал его. Тогда он бросился к Чурилко, помощнику лагерного врача, но и тот не смог или не захотел помочь Аширу. И Фюрст, как назло, на глаза не показывался. Обычно он не упускал случая побеседовать «по душам» с участниками очередной группы. После беседы, как правило, двух-трех человек, показавшихся оберштурмбаннфюреру подозрительными, оставляли и... расстреливали. Группу «Джесмин» проинструктировал Брандт.
И вдруг Фюрст вызвал к себе Таганова.
— Чем это вы так досадили своему президенту? — И, не выслушав ответа, продолжил: — Пока назначаетесь заместителем Яковлева. С группой перейдете линию фронта, потом отделитесь от нее и самостоятельно доберетесь до Красноводска, а оттуда — в район Ясхана. На месте подыщите себе пять- шесть надежных человек, такие в Ташаузе найдутся, и с ними оборудуете базу и площадку севернее колодца Яндаклы. Через двадцать дней встречайте самолет с новой группой, которая разделится на две для выполнения отдельных заданий. Старшим одной из них будете вы, задание получите на месте. Пароль вам известен.
— Кто будет старшим второй группы?
— Не волнуйтесь, он не хуже вас знает этот район... Теперь вы поняли, почему я не отдал вас ни Мадеру, ни Вели Каюм-хану?
— Мадеру, может, и не стоило, а в ТНК я принес бы больше пользы.
— О ТНК и не заикайтесь. Не знаю почему, но Каюм вас люто возненавидел. Впрочем, когда вернетесь с задания, я назло этому Наполеончику устрою вас в комитет. Тогда мне будет проще за вас похлопотать.
— Не слишком ли большая роскошь использовать меня в качестве обычного шпиона? Не думайте, я не трушу, но рейху не следует разбрасываться опытными кадрами...
— Когда вы встретите самолет и узнаете о задании, поймете, что послали вас не на обычное дело. Там будет нужен человек с ясной головой, как у вас. А Каракурт, с которым я передам вам задание, хоть и отчаянный, но взбалмошный. Вы станете для него сдерживающим, трезвым началом. Это приказ, и обсуждению он не подлежит! Отправка через час.
Таганов щелкнул каблуками и молча вышел из кабинета Фюрста, принявшегося насвистывать «Турецкий марш».
СТРЕЛА НЕ ВЫХОДИТ НА СВЯЗЬ
«Альбатрос[26] — Центру... Стрела неделю не подает вестей. К паукам пока внедриться не удалось. По сведениям Белки, вчера из Луккенвальде на восток ушли два эшелона с мотомеханизированными частями. С ними три группы из зондерлагеря. Возможно, отправили и Стрелу... Лукману о Стреле тоже ничего не известно. Ждите подтверждения в очередной сеанс».
Немецкий эшелон шел на восток. На платформах стояли покрытые брезентом танки, бронетранспортеры, мотоциклы и тягачи. В одном из классных вагонов разместилась группа «Джесмин». Там же ехали армейские офицеры.
Ашир Таганов равнодушно смотрел в окно, и никто не догадывался, что происходит у него на душе. Сорвалось выполнение главной задачи — проникнуть в комитет. Казалось, был почти у самой цели, и вдруг — такая неудача... Да, не смог пересилить себя на приеме у Каюма, и тот, видно, почуял это. А может, и Ахмедов двурушничал: Таганову говорил одно, президенту — другое. Хотя Ашир повода ему никакого не давал. Душа предателя — потемки.
Как ни досадно, но проклятый комитет остался теперь далеко, и до него ему, пожалуй, уже не дотянуться. Что это за новая группа, которую Фюрст надумал забросить в район Ясхана? Какая у нее цель? Восстание надумали поднять? Это же бред! А беды наделать могут. Как раньше не догадался? Ведь Фюрст давно интересовался Ясханом, а в зондерлагере секретно готовилась какая-то группа, состоявшая из туркестанцев. Можно было передать свои предположения Центру, а там уж сообразили бы, что к чему. Тоже мне аналитик! В кармане теперь шифровка о группе Каракурта, но как ее передашь? Думал, что эшелон на час-другой в Берлине остановится, а ему дали зеленую дорогу. Что предпринять? Сорвать переброску своей
