Глава шестьдесят четвертая
Остаток дня проходит в сплошной суматохе. Церемония вручения призов и денег, журналисты и туристы… Бесчисленные поздравления, и пожатия рук, и столько голосов, что я просто не могу уже их слышать. Кто-то занимается моей раной: «Ох, ну и ну, Пак Конноли, да как же лошадь могла такое проделать? Тебе повезло, что разрез неглубокий…» И все ласкают Дав. Это тянется час за часом, а я не могу сбежать, чтобы заняться делами поважнее.
Когда наконец заходит солнце, я узнаю, что для Корра пришлось устроить прибежище в одной из пещер на берегу, потому что он не в силах вернуться в конюшню Малверна. Я наконец умудряюсь удрать от толпы и пробираюсь вниз по тропе на склоне утеса. В сумерках я вижу Шона Кендрика, сидящего у камней, закрыв глаза, и мне хочется подбежать к нему, но меня опережает вездесущий Джордж Холли, который будит Шона и уговаривает его уйти. Даже издали я вижу, что лицо Шона искажено болью — он потерял все. Холли рассеянно кивает мне, желая, чтобы я ушла, — но только после того, как встречаюсь взглядом с Шоном, я наконец веду Дав домой.
По дороге меня догоняет Финн, он некоторое время подпрыгивает, как воробей, стараясь попасть со мной в ногу. Руки он засунул в карманы куртки. Некоторое время мы шагаем молча, и слышны только звуки наших шагов по дороге, да еще Дав время от времени поддает копытом камешек. В сумерках все вокруг нас становится как будто меньше.
— Ты хмуришься, — говорит наконец Финн.
Я знаю, что он прав; я и сама ощущаю морщинку между бровями.
— Я просто подсчитываю, вот и все.
Впрочем, особой радости в этом нет. Цифры получаются все время одни и те же: денег достаточно, чтобы сохранить наш дом, но не хватит на то, чтобы Шон выкупил Корра, даже если Малверн согласится его продать.
Финн говорит:
— Тебе положено сегодня праздновать! Гэйб говорил, что приготовит нам дома настоящий пир!
Даже после такого длинного дня Финн не в силах сдержать бьющую из него энергию. Он похож на жеребенка в ветреный день.
Я изо всех сил стараюсь, чтобы в моих словах не слышно было горечи и язвительности, потому что Финн тут вообще ни при чем, но все-таки мой голос звучит не слишком любезно:
— Я не могу праздновать, когда Шон Кендрик сидит там на берегу с погубленным конем, и все это из- за меня!
— Да с чего ты взяла, что он теперь нужен Шону Кендрику?
Но мне не нужно ничего объяснять. Я знаю, что Шон не мыслит себя без Корра. Дело не в бегах, они всегда были тут ни при чем.
Финн оглядывается на меня и видит ответ на моем лице.
— Ну ладно, хорошо, — говорит он. — А почему он не может себе позволить купить этого коня?
Оттого, что все это произносится вслух, становится еще хуже.
Я объясняю:
Шон должен был выиграть, чтобы у него хватило денег на выкуп. Сейчас у него нет такой суммы.
Долгое время опять слышится только шлепанье подошв, постукивание копыт Дав, шум ветра в ушах. Я гадаю, удалось ли Холли увести Шона с пляжа. И будет ли Шон ночевать рядом с Корром. Он ведь всегда такой практичный и рассудительный, но только не в том, что касается красного жеребца.
— А разве мы не можем дать ему денег? — спрашивает наконец Финн.
Я тяжело сглатываю.
— Я не так много выиграла, чтобы хватило и на дом, и на Корра.
Финн роется в кармане.
— Мы можем добавить вот это.
Когда я вижу толстую пачку банкнот в его руке, я останавливаюсь так резко, что Дав тычется носом в мое плечо. Я испуганно спрашиваю:
— Финн!.. Финн Конноли, где ты это взял?!
Я прекрасно вижу, как Финн старается удержать улыбку. От этого у него получается та самая лягушачья гримаса, хотя он и не думает о ней сейчас. Я не в силах оторвать взгляд от пачки денег в его руке, почти такой же толстой, как мой выигрыш.
Финн важно сообщает:
— Сорок пять к одному.
Я далеко не сразу соображаю, почему мне кажутся знакомыми эти числа… ну да, они были написаны мелом на доске в лавке Грэттонов. И тут вдруг я понимаю, куда пропали последние монетки, лежавшие в жестянке из-под печенья.
— Ты что, решил поставить…
Я не в силах договорить.
Финн снова трогается с места, и в его походке появляется некоторая важность. Он говорит:
— Дори-Мод сказала, на тебя стоит поставить.
Глава шестьдесят пятая
Мама всегда говорила мне, что когда сильно разгневан — нужно надевать наилучшую свою одежду, потому что это больше напугает людей. Я не в гневе, но сама боюсь до ужаса, поэтому утром после бегов очень внимательно отношусь к своему наряду. Я провожу около часа перед овальным зеркалом мамы, в ее комнате, укладывая свои имбирные волосы так, чтобы они прикрывали синяк, и пальцами закручивая локоны. Я мысленно представляю себе прическу Пег Грэттон и пытаюсь соорудить нечто подобное. Приходится выпустить несколько прядей, а остальное заколоть на затылке; и когда заканчиваю, я вижу в зеркале лицо моей матери.
— Я открываю ее шкаф и рассматриваю ее платья, но ни одно из них не выглядит способным кого-то напугать. Поэтому вместо них я нахожу рубашку с воротником и надеваю бриджи и обычные свои ботинки, с которых предварительно отчищаю все то, что налипло на них на песчаном берегу. Еще беру мамин коралловый браслет и коралловое же ожерелье. А потом выхожу в коридор.
— Кэт! — изумленно восклицает Гэйб. Он сидит у кухонного стола и таращит на меня глаза. Я слышала, как он ночью укладывал вещи. — Куда это ты собралась?
— Иду в конюшню Малверна.
— Ну, выглядишь ты просто отлично.
Я открываю дверь. Снаружи — нежное и мягкое утро, пахнущее древесным дымом; оно настолько же чудесно, насколько плохо было вчерашнее.
— Я знаю.
Я надеваю на спину свой школьный рюкзачок и беру велосипед, потому что Дав заработала выходной, если она вообще что-то заработала; и я еду через это благословенное утро к конюшне Малверна.
Добравшись туда, я застаю ту же самую бурную деятельность, как и в прошлый раз. Конюхи с лошадьми отправляются на пастбище, наездники выводят чистокровок, чтобы заставить их размяться как следует, работники конюшни подметают мощеный двор…
— Кэт Конноли! — окликает меня один из конюхов. — А Шона Кендрика здесь нет.
Я и не ожидала что он здесь будет, но все равно мне не нравится, как это произнесено. И всеже я
