Я пытаюсь удержать Корра, но хватаюсь за пустоту. Откуда-то доносится высокий пронзительный крик — а потом я падаю.

И в тот момент, когда я лечу на землю — между спиной Корра и волной прибоя, — я прежде всего вспоминаю о десятках водяных лошадей, несущихся следом, а уж потом — о смерти отца.

Мой единственный шанс в том, чтобы успеть уйти с их дороги. Моя надежда в том, чтобы, ударившись о землю, суметь откатиться с пути множества копыт. Если не потеряю сознания, я могу выжить.

Какое-то мгновение я чрезвычайно отчетливо вижу все: Корра, его морду, превратившуюся в красную маску, его разорванную ноздрю; горизонт, растянувшийся вдали, слишком далеко; синее-синее ноябрьское небо над нами…

Пегая кобыла поднимает ногу, чтобы ударить меня копытом по голове.

Когда я шмякаюсь на песок, перед моими глазами все расплывается, как в воде. Во рту у меня прибой, подо мной — берег, дрожащий от грохота копыт, и что-то красное, ярко-красное надо мной…

Пак

В тот момент, когда мы обходим Яна Прайвита на Пенде, Ян смотрит мне в глаза, и я вижу, что он просто не верит в происходящее.

Но гонка уже закончена.

Даже когда я вижу, что мы первыми пересекаем линию финиша, даже когда через полсекунды ее минует Марго, а еще через секунду — лошади Айка Паллсона и доктора Халзала, ноздря в ноздрю, — я не могу поверить.

Я осторожно веду Дав, чтобы она остыла, похлопывая ее по шее, я смеюсь и вытираю слезы тыльной стороной окровавленной ладони. Всю мою боль как будто смыло; осталась только неутихающая дрожь. Я, дрожа, поднимаюсь на стременах, отводя Дав подальше от всех этих кабилл-ушти, пересекающих линию финиша. Вороные и серые, гнедые и каурые…

Но я не вижу Шона.

В ушах у меня продолжает шуметь. Я далеко не сразу понимаю, что это рев толпы зрителей там, наверху, на утесах.

Они громко выкрикивают мое имя и имя Дав. Мне кажется, что я различаю в этом гвалте голос Финна, но, скорее всего, мне это лишь чудится. А водяные лошади еще бегут и бегут, рыча, ревя и пытаясь сбросить всадников.

Вот только я не вижу Шона.

Ко мне подходит один из распорядителей бегов, протягивает руку к уздечке Дав. Мои руки продолжают безудержно дрожать, и внутри все трясется от страха.

— Мои поздравления! — говорит распорядитель.

Я смотрю на него, пока смысл его слов медленно доходит до меня, а потом спрашиваю:

— Где Шон Кендрик?

Распорядитель не отвечает, и я разворачиваю Дав и отправляюсь обратно вдоль дистанции. Эта часть песчаного берега уже кишит взмыленными кабилл-ушти и усталыми наездниками. А дальше пляж выглядит ничуть не похожим на тот, по которому я только что скакала в противоположном направлении. Сейчас передо мной — голый песок, и ничего больше. Океан вполне мирно накатывает на него волну за волной, это уже не та голодная, темная масса воды. Я направляю Дав в обратную сторону, внимательно осматривая влажный песок. Там, где происходили схватки, на песке видны пятна крови; у самой воды лежит мертвая гнедая водяная лошадь. Подальше от воды — чье-то тело, прикрытое простыней, и у меня все сжимается внутри… но этот человек слишком крупный, чтобы быть Шоном.

А потом я вижу Корра, стоящего у самого края прибоя; его красная шкура отражается в мокром песке под ним. Он поджал под себя одну из задних ног, почти не касаясь песка даже краем копыта. Его голова низко опущена, и когда я приближаюсь, то вижу, что он дрожит. Седло съехало с места и висит почти вверх ногами.

Под Корром на песке — очертания чьего-то тела, опутанного поводьями. И, несмотря на грязь и песок, я узнаю сине-черную куртку. А то красное, что я по ошибке приняла за отражение, — просто кровь, медленно размываемая каждой новой волной.

Я вдруг вспоминаю о том, как Гэйб говорил, что ему всего этого не вынести, а я ему не верила, потому что, конечно же, можно вынести все, если захочешь.

Но вот теперь я прекрасно понимаю Гэйба, ведь мне не вынести смерти Шона Кендрика. Только не после всего того, что было. Не после того. Уже и то плохо, что, судя по позе Корра, у него сломана нога. Но Шон… Шон не может быть мертв.

Я соскальзываю со спины Дав. Рядом откуда-то берется еще один распорядитель бегов, и я сую поводья ему в руку. И тащусь по песку к Корру. На мгновение я приостанавливаюсь, когда прямо перед моим лицом проносится чайка. Чайки уже собираются над следами кровавой бойни на песке… почему их никто не прогоняет?

— Шон…

Подойдя ближе, я отшатываюсь, напуганная внезапным движением. Это Шон — он вытягивает руку, что-то нащупывая. Найдя стремя, он пытается подняться, ухватившись за него. Но он слаб, как новорожденный жеребенок.

Я бросаюсь к нему и обнимаю. Не разобрать, кто из нас дрожит сильнее.

Хриплый голос Шона звучит чуть слышно:

— Ты это сделала?

Я не хочу ему отвечать, потому что это лишь половина того, что должно было случиться.

Шон чуть откидывается назад и всматривается в мое лицо. Я не уверена в том, что он там увидит, но он говорит:

— Да.

— Пенда пришла второй. А ты где был? Что случилось?

— Случился Мэтт, — отвечает Шон. Он оглядывается на океан, прищурив глаза. — Ты его видела? Нет, думаю, нет. Она его унесла. Пегая кобыла унесла его.

Мои раны начинают болеть, желудок превращается в тугой комок.

— Он и не собирался выигрывать, — говорю я. — Он просто хотел, чтобы ты…

— Корр ему помешал, — с изумлением говорит Шон. — Я должен был умереть. Корру незачем было…

И в это мгновение я понимаю: для Шона не имеет никакого значения то, что он не выиграл. Куда важнее тот факт, что Корр проявил свою преданность к нему, это даже важнее того, чтобы владеть красным конем.

А потом я вижу, как его глаза обегают Корра, отмечая опущенную голову, кровь на ноздре, изгиб задней ноги.

С близкого расстояния нога выглядит настолько плохо, что мне становится не по себе. Шон делает шаг вперед и осторожно касается пострадавшей ноги, легко пробегает по ней пальцами. Я точно знаю, когда именно эти пальцы останавливаются, потому что плечи Шона вдруг обвисают, и я понимаю, что нога действительно сломана.

Я помню, чего просил Шон у моря: получить то, что ему необходимо.

И я перестаю понимать, как вообще могла верить в каких-либо богов или богинь этого острова, а если и продолжаю верить, то знаю при этом: они чудовищно жестоки.

Шон отступает назад и дергает подпругу, перекосившееся седло падает на землю, обнажая темно- красную спину Корра, его взъерошенную влажную шкуру там, где лежало седло. Шон осторожно приглаживает ладонью красные шерстинки.

А потом берется за гриву Корра и прижимается лбом к плечу водяного коня. Шону незачем объяснять мне, что Корр никогда больше не будет скакать.