шаг.
Джек сидел на очке, задницей над Тихим океаном, мсье Арланк стоял рядом. Вместе они некоторое время смотрели вдоль корабля. Различные подразделения матросов выполняли действия, которые любой из них мог бы повторить во сне: разворачивали паруса к надвигавшемуся с северо-запада шквалистому ветру. Многие страдали от бери-бери; руки и ноги отекли, движения были дёрганые, поскольку тело плохо слушалось мозга. На верхней палубе человек десять малабарцев, обступив зашитого в парусину покойника, тянули языческую погребальную песнь. К ногам усопшего обрывком верёвки был привязан кувшин, наполненный черепками и песком, чтобы тело ушло на дно, а не досталось акулам, следующим в кильватере корабля.
– Мы подобрали с галеона двух лишних едоков и боялись, что из-за них будем голодать, – заметил Джек. – С тех пор умерли трое.
– Очевидно, у тебя есть причина говорить то, что я и без того знаю, – проговорил мсье Арланк, шамкая распухшими дёснами, – однако мне она непонятна.
– Если крепкие матросы отдают концы, много ли шансов у Елизаветы де Обрегон дожить до конца пути?
– Побольше, чем у меня. Она пережила плавание, какого не выдержал бы никто из нас.
– Ты хочешь сказать, что бывают плавания хуже этого?
– Она выжила одна из целой эскадры, отправленной несколько лет назад на поиски Соломоновых островов.
Джек порадовался, что сидит в гальюне – месте, вполне подходящем для долгих молчаливых раздумий.
– Чтоб мне сдохнуть! – выговорил он наконец. – Енох говорил о той экспедиции и что выжила только одна женщина, но я одно с другим не свёл.
– Она видела чудеса и ужасы, ведомые лишь испанцам.
– Так или иначе, сейчас она совсем плоха, – сказал Джек. – Неудивительно, что Эдмунд де Ат сидит при ней неотлучно. Самое дело для священника.
– Или для мерзавца.
Джек вздохнул. Малабарцы выбросили тело за борт. Несколько филиппинцев, не прикреплённых к определённой вахте, спорили об утках. Утром видели стаю уток; многие утверждали, что эти птицы никогда не залетают дальше нескольких миль от берега.
– Людям в долгом плавании свойственно грызться.
Мсье Арланк улыбнулся. Зрелище было пребезобразное: мясо на дёснах отстало от челюстей, обнажив почерневшую кость.
– В твоих словах есть поэтическая справедливость. Ты дразнишь меня моей верой, утверждая, будто мне предопределено не доверять Эдмунду де Ату.
Мсье Арланк умер через неделю. Тело не выбрасывали за борт до последнего, поскольку почти одновременно со смертью гугенота увидели в волнах водоросль и надеялись предать товарища калифорнийской земле. Однако он начал разлагаться ещё при жизни, а смерть лишь ускорила процесс, так что пришлось хоронить в море. И хорошо, что не стали тянуть. Хотя обрывки водорослей попадались всё чаще, землю с «Минервы» увидели лишь на десятый день после похорон. Это произошло чуть ниже тридцати девяти градусов северной широты, то есть южнее мыса Мендосино, – они промахнулись больше чем на градус. Согласно неточным картам, которые ван Крюйк захватил из Манилы, и смутным догадкам де Ата, это мог быть мыс Арена.
Матросы, которые не были приписаны к определённой вахте, то есть не ставили и не убирали паруса, теперь день и ночь готовили «Минерву» к каботажному плаванию. Якоря вытащили из трюма и повесили на носу корабля. Баркас собрали и поставили на верхней палубе, где он мешал вахтенным, однако те и не думали роптать. Пока приготовления не закончились, «Минерва» не могла подойти ближе к берегу, поэтому ещё два дня шли на юг, выуживая из воды водоросли и пытаясь приспособить их в пищу. Надвигался шторм, но, по счастью, они как раз подошли к большому заливу. С первыми порывами западного ветра проскочили между двумя мысами, залитыми золотым светом из-под грозовых туч. Затем взяли курс на юг и, осторожно лавируя между скалистыми островками, вошли в широкую часть залива, окаймлённую соляными лагунами, как в Кадисе, хотя, разумеется, никто не добывал здесь соль. Якоря бросили в самом глубоком месте, какое смогли найти, и приготовились пережидать шторм.
Когда через три дня ветер стих, стало ясно, что их снесло при отданных якорях. Впрочем, опасность кораблю не грозила, поскольку залив, начинавшийся от Золотых Ворот, был огромен. Южная его часть уходила на юг сколько хватал глаз; зелёные, в бурых осенних подпалинах холмы по берегам таяли на горизонте. Команда «Минервы» взялась за поедание Калифорнии. Начали с водорослей и двинулись по крабовым отмелям и устричным галькам, вгрызаясь в прибрежную полосу и уничтожая местных зверей и птиц. Провиантские экспедиции одна за другой отправлялись к берегу в баркасе. Половина участников стояла с мушкетами и саблями наготове, пока другая половина добывала еду. В зарослях обитали негостеприимные индейцы; где именно – пришлось выяснять методом проб и ошибок. Опаснее всего были первые пять минут после высадки, когда люди, четыре месяца не ступавшие на твёрдую землю, стояли в растерянности, оглушённые щебетом птиц, гудением насекомых, шумом листвы. Пользуясь сравнением Эдмунда де Ата, «как если бы несмысленный младенец только что из материнского лона внезапно оказался в фантастическом мире».
Елизавета де Обрегон вышла из каюты впервые с тех пор, как Джек её туда внёс, вымокшую и продрогшую, наутро после гибели галеона. Эдмунд де Ат вывел больную прогуляться по палубе. Джек, лежавший на койке прямо под ними, услышал обрывок разговора.
– Смотрите, впечатление такое, будто залив простирается бесконечно. Немудрено, что Калифорнию считали островом.
– Если не ошибаюсь, именно ваш супруг доказал ошибочность этих воззрений?
– Вы чересчур льстивы даже для иезуита, отец Эдмунд.
– Я, простите, сударыня, янсенист.
– Да, я хотела сказать, янсениста. Разум мой временами мутится, и я не всегда отличаю сон от яви.
– Мыс к югу от Ворот так и просится, чтобы на нём возвели город, – сказал Эдмунд де Ат. – Залив, охраняемый пушками, станет испанским озером, а по берегам его вырастут миссии, чтобы обратить в истинную веру всех здешних индейцев.
– Америка обширна, в ней много хороших мест, – возразила Елизавета де Обрегон.
– Знаю, но только взгляните на этот мыс! Он словно создан для города!
Голоса удалились, и больше Джек ничего не разобрал. Оно и к лучшему. От таких-то обходительных разговоров он был счастливо избавлен с тех самых пор, как покинул христианский мир, и сейчас один их звук пробудил в нём старое желание вскочить и выкинуть обоих собеседников за борт.
На калифорнийских фруктах и зелени Елизавета де Обрегон быстро набиралась сил. Она стала чаще выходить на палубу и даже иногда обедала со всеми в кают-компании.
Джек пересказал товарищам то, что о ней знал. Через два дня, за обедом, Мойше повернулся к Елизавете де Обрегон и заметил:
– Залив расположен столь благоприятным образом, что, вероятно, привлечёт глупцов со всего мира… убеждён, в ближайшие годы русские выстроят здесь форт!
Эдмунд де Ат побагровел и начал жевать медленнее. Елизавета с улыбкой спросила Мойше:
– Не объясните ли, почему строить здесь форт – глупость?
– Ах, сударыня, не буду утомлять вас каббалистикой…
– Напротив, сударь, в моём роду было много маранов, и я люблю послушать талмудическую премудрость.
– Сударыня, мы почти на сорока градусах северной широты. Золотые лучи Солнца и серебряные – Луны падают здесь косо, а не отвесно. Мудрецам-каббалистам ещё со времён Первого Храма ведомо, что лучи планет, соединяясь со стихиями земли и воды, порождают в недрах различные металлы: золото, серебро, медь, меркурий и прочая. От солнечных лучей родится золото, от лунных – серебро и так далее, и так далее. Отсюда естественным образом вытекает, что золото и серебро в наибольшем изобилии можно сыскать
