Позже Даппа сошёл на берег и потолковал с тамошними неграми. Человек пять были с той же реки, что и он, и говорили на похожем языке. Всех их захватили и продали в Бонни другие африканцы, а оттуда, заклеймив тавром Королевской Африканской компании, английским кораблём доставили на Ямайку.

Другими словами, все они были из той части Африки, уроженцы которой известны ленью и непокорным нравом, к тому же в дороге приобрели дополнительные изъяны: конъюнктивит, седину, дистрофию, нарывы или заразного вида кожные воспаления. Плантаторы отказались брать порченый товар даже бесплатно. Капитан-англичанин не собирался везти чёрных невольников назад в Африку и бросил их в Кингстоне, надеясь, что сами подохнут. Место, надо сказать, он выбрал правильное, ибо Кингстон, наверное, самый грязный город на планете. По большей части невольники не заставили себя уговаривать и честно померли. Однако пятеро собеседников Даппы, каждый своим путём, выбрались из города и пристали к шайкам беглых рабов и туземцев, которые кочевали по Ямайке, воруя кур и бегая от облав.

Их компанию занесло на необжитой участок побережья в западной части острова, где, по слухам, можно было прокормиться рыбной ловлей. Примерно через год судьба свела их с английскими искателями приключений, прибывшими на бриге с запада, то есть со стороны Новой Испании. Англичане – судя по описанию, неудачливые буканьеры – отыскали проход в барьерном рифе, доселе закрывавшем доступ к некоему участку Москитового берега, в семистах милях к западу от Ямайки. Теперь они собирались в Кингстон за порохом, пулями, свиньями и тому подобным, чтобы вернуться и основать поселение.

Здесь рассказчик – лысый седобородый негр по имени Амбо, – не входя в подробности, как и о чём они договорились с англичанами, сказал просто, что человек десять из их шайки решили присоединиться к буканьерам и основать деревушку в месте под названием Холовер-крик, неподалёку от устья реки Белиз. Однако местность была нездоровая, англичане пили по-чёрному и вели себя с каждым днём всё безобразнее. Те африканцы, которых болезни и ураганы не выкосили в первые же месяцы, двинулись в край заросших джунглями пирамид (здесь выпущено длинное и неправдоподобное эпическое повествование). В своих скитаниях они ненароком вышли через Тегуантепекский перешеек (по крайней мере так заключил изучавший карты Джек) к Тихоокеанскому побережью и со временем осели в Пуэрто-Маркесе.

В Акапулько, объяснил Амбо, настолько жарко, тесно и голодно, что большую часть года там мыкаются лишь солдаты гарнизона, отчаянные миссионеры и тому подобная публика – индейцы, метисы, забракованные рабы. Только к прибытию манильского галеона или морского каравана из Лимы белые люди спускаются с гор, выгоняют из домов поселившихся там бродяг и превращают Акапулько в некое подобие города. Так произошло неделю назад, потому-то на пляже в Пуэрто-Маркесе ночует столько бездомных; однако уже стало известно, что пришедший корабль – не манильский галеон, и разочарованные купцы гуртом потянулись из города, бросив пустые дома, куда вскорости и переберутся бродяги.

Хотя, естественно, вся команда «Минервы» хотела сойти на берег, ван Крюйк отпускал по одной вахте и ставил рядом с баркасом вооружённую охрану. Другими словами, он боялся, что испанцы под каким-нибудь предлогом попытаются захватить груз, и «Минерва» вынуждена будет искать убежища на Галапагосах или других пиратских островках. Джек был настроен оптимистичнее. Испанцы должны понимать, считал он, что при попытке захватить «Минерву» она либо затонет, либо уйдёт от погони; в любом случае рудники Новой Испании не получат её ртуть. А если испанские власти начнут финтить, она просто отправится в Лиму, и ртуть попадёт в Потоси, на самые большие серебряные рудники мира.

Так или иначе надо было ждать, пока письма Эдмунда де Ата и Елизаветы де Обрегон доставят в Мехико, пока важные люди их прочитают и пришлют ответ. На всё про всё потребовалось шестнадцать дней. Ван Крюйк ни разу не сошёл на берег: либо сидел в каюте и что-то подсчитывал, либо расхаживал по палубе, высматривая в подзорную трубу вражеские армады. Врежа Исфахняна снарядили в Акапулько за лесом для починки корабля. Он отсутствовал около полутора суток, и ван Крюйк уже собирался посылать на выручку вооружённый отряд, но тут из Акапулькской бухты вышла баржа со всем необходимым. Вреж, беззаботно стоя на новой фок-мачте, объяснил задержку тем, что Акапулько – единственный крупный торговый порт мира, где нет ни одного армянина, и поэтому ему пришлось вести дела со всякими тупицами.

Предстояло установить фок-мачту, закрепить рангоут и натянуть такелаж. В океане, где смотреть не на что, Джека, возможно, и заинтересовал бы этот процесс, а сейчас лишь напомнил, как осточертела ему корабельная жизнь. Он проводил время на берегу, толкуя с бродягами и бездельниками и выясняя, кто из них идиот, а кто просто независимо мыслит. Амбо и его шайка явно принадлежали к последнему типу. Другие обитатели пляжа не могли поведать содержательных историй; их можно было раскусить только во время хмельного веселья. Джек давно утратил вкус к разгулу как таковому, но помнил, как это делается, и вполне мог изображать беспечного собутыльника, оставаясь расчётливым и сосредоточенным. Помогали ему сыновья, отдававшиеся делу со всей душой.

Верховая езда считается аристократическим искусством. Коли так, среди сброда в Пуэрто-Маркесе половину составляли незаконные сыновья принцев и герцогов. Новая Испания плодила лошадей, как Лондон – блох; многие метисы и мулаты ездили верхом почище иных дворян, даже без седла. Джек, разумеется, последним в мире сказал бы, что умение ездить верхом – знак высокого рождения. Однако он знал, что дурной наездник наказывает сам себя и что норовистые лошади за милю чуют глупцов и фанфаронов. Некоторые обитатели Пуэрто-Маркеса для забавы ловили мустангов и во весь опор носились взад и вперёд по пляжу, заставляя лошадь на полном скаку забегать в пенные волны. Джек издалека видел белые зубы хохочущих наездников. Позже, когда те подкреплялись местной едой (плоскими маисовыми лепёшками, в которые заворачивали бобы с острой подливкой), он подсаживался к костру и пытался что-нибудь об этих людях выведать; угощал их ромом, чтобы отсеять пьяниц. Больше всех Джеку понравился Томба, один из спутников Амбо. Он был не выбракованный невольник, а беглый, с сахарной плантации на Ямайке. Шрамы на спине подтверждали часть рассказа, а именно, что он сбежал от надсмотрщика, который иначе засёк бы его до смерти. За время, проведённое на плантации и в английском поселении на Москитовом берегу, Томба немного освоил английский и вечерами просиживал с Джимми и Дэнни, рассуждая, какие англичане в большинстве своём сволочи.

Спустя три недели после того, как «Минерва» бросила якорь в Пуэрто-Маркесе, из Акапулько приехал Эдмунд де Ат с запечатанными письмами от вице-короля Мексики. Первое было адресовано ван Крюйку, второе – вице-королю Перу в Лиму. Ван Крюйк вскрыл своё в кают-компании «Минервы». Присутствовали де Ат, Джек, Даппа и Вреж.

Мойше клятва вынуждала оставаться на суше. Позже Джек в ялике отправился на берег и застал еврея жующим тако.

– Моим бродяжьим башмакам не стоится на месте, – объявил Джек. – Думаю, завтра сколотим отряд из вакеро и десперадо и начнём снаряжать караван мулов.

Мойше дожевал кусок тако и старательно проглотил.

– Значит, новости хорошие.

– Мы гнусные еретики и барыги, нас надо бы гнать кнутами до самого Бостона, считает вице-король… но Эдмунд де Ат замолвил за нас словечко.

– Это версия Эда или…