вашего прихода, – продолжал он, поворачиваясь к молодому Шелтону. – Кто вы? И по чьей просьбе вы присоединяете свои молитвы к нашим?

Дик, не снимая капюшона с лица, сделал сэру Оливеру знак отойти немного в сторону от стрелков. И как только тот отошел, Дик сказал:

– Я не надеюсь обмануть вас, сэр. Моя жизнь в ваших руках.

Сэр Оливер вздрогнул, его толстые щеки побледнели; он долго молчал.

– Ричард, – сказал он наконец, – я не знаю, что привело тебя сюда; наверно, что-нибудь дурное. Но во имя нашей прошлой дружбы я тебя не выдам. Ты просидишь всю ночь на скамье рядом со мной; ты просидишь со мной до тех пор, пока милорд Шорби не будет обвенчан. Если все вернутся домой невредимыми, ты уйдешь, куда захочешь. Но если ты пришел сюда ради крови, кровь эта падет на твою голову. Аминь!

Священник набожно перекрестился, повернулся и поклонился алтарю.

Он сказал несколько слов солдатам, взял Дика за руку, провел его на клирос и посадил рядом с собой на скамью. Молодой человек, приличия ради, сейчас же опустился на колени и, казалось, погрузился в молитву.

Но мысли его и глаза блуждали по сторонам. Он заметил, что трое воинов, вместо того чтобы вернуться домой, удобно уселись в боковом притворе; и он не сомневался, что они остались здесь по приказанию сэра Оливера. Итак, он попался. Эту ночь он проведет в церкви, среди мерцающих огоньков и призрачных теней, глядя на бледное лицо того, кого он убил, а утром он увидит, как его возлюбленную у него на глазах обвенчают с другим человеком.

Но, несмотря на грустные эти мысли, он овладел собой и терпеливо ждал.

В монастырской церкви города Шорби служба шла, не прекращаясь, всю ночь, то под пение псалмов, то под звон колокола.

За шпиона Раттера усердно молились. Он лежал так, как его положили, – мертвые руки, скрещенные на груди, мертвые глаза, устремленные в потолок. А рядом, на скамье, юноша, убивший его, ожидал в сильнейшей тревоге наступления утра.

Только однажды в продолжение этих часов сэр Оливер обернулся к своему пленнику.

– Ричард, – прошептал он, – сын мой, если ты задумал сделать мне зло, я хочу уверить тебя, что ты замышляешь против невинного человека. Я сам признаю себя грешным перед лицом небес, но перед тобой я безгрешен.

– Отец мой, – так же тихо ответил Дик, – верьте мне, я ничего против вас не замышляю; однако я не могу забыть, как неловко вы оправдывались.

– Человек может совершить преступление неумышленно, – ответил священник. – Человек может быть ослеплен, может выполнять чужую волю, не ведая, что творит. Так было и со мной. Я заманил твоего отца в западню. Но я не ведал, что творил, и да будет мне свидетелем бог, который видит нас с тобой в этом священном месте.

– Весьма возможно, – ответил Дик. – Однако посмотрите, какую страшную паутину вы сплели: я одновременно и ваш пленник, и ваш судья. Вы одновременно и угрожаете мне смертью, и стараетесь умилостивить меня. Мне кажется, если бы вы всегда были честным человеком и добрым священником, вам не пришлось бы ни бояться меня, ни ненавидеть. А посему вернитесь к своим молитвам. Я повинуюсь вам, так как мне ничего другого не остается; но я не желаю обременять себя вашим обществом.

Священник опустил голову на руки, точно склоняясь под бременем беды, и вздохнул так тяжело, что даже пробудил сострадание в сердце юноши. Он больше не пел псалмов. Дик слышал лишь, как стучали четки в его руках и как он сквозь зубы бормотал молитвы.

Еще немного – и серый рассвет начал пробиваться сквозь расписные окна церкви; мерцающие огоньки свеч побледнели. Свет понемногу становился все ярче, и вдруг сквозь окна на юго-восточной стороне церкви прорвались розовые солнечные лучи и заиграли на стенах. Буря кончилась; снежные тучи ушли, и новый зимний день весело озарил покрытую снегом землю.

Церковнослужители засуетились; гроб отнесли в покойницкую, кровавые пятна на плитах очистили, чтобы они не оскверняли зловещим своим видом свадьбы лорда Шорби. Лица духовных особ, такие скорбные ночью, стали веселее, чтобы не испортить предстоящую радостную церемонию.

Возвещая приближение дня, в церкви появились набожные прихожане. Они молились перед алтарем и дожидались своей очереди исповедоваться.

Началась суета, во время которой нетрудно было обмануть бдительность часовых сэра Дэниэла, стоявших у дверей. Дик, устало глядевший по сторонам, внезапно встретился глазами с Уиллом Лоулессом, который по-прежнему был одет в монашескую рясу.

Бродяга сразу узнал своего начальника и украдкой подмигнул ему.

Дик вовсе не собирался прощать старому плуту несвоевременное пьянство, однако не хотел впутывать его в свою беду и дал ему понять как мог яснее, чтобы он убирался.

Лоулесс, казалось, понял его, так как сразу исчез за колонной. Дик облегченно вздохнул.

Каков же был его ужас, когда он почувствовал, что кто-то дергает его за рукав, и увидел старого разбойника, сидевшего позади него на следующей скамье и погруженного в молитвы.

Внезапно сэр Оливер встал со своего места и, проскользнув мимо скамеек, подошел к воинам, стоявшим в боковом приделе. Если так легко было возбудить подозрения священника, значит, беда уже произошла и Лоулесс такой же пленник, как и Дик.

– Не шевелись, – прошептал Дик. – Мы в отчаянном положении, и все из-за твоего свинства. Неужели, увидев меня здесь, где я не имею ни права, ни охоты находиться, ты – чтоб тебе издохнуть! – не мог почуять недоброе и убраться?

– Нет, – ответил Лоулесс, – я думал, вы получили вести от Эллиса и сидите здесь по его поручению.

– От Эллиса? – спросил Дик. – Разве Эллис вернулся?

– Конечно, – ответил бродяга. – Он вернулся прошлой ночью и жестоко отколотил меня за то, что я пьян. Итак, вы отомщены, мастер! Бешеный человек этот Эллис Дэкуорт! Он прискакал сюда из Кравена, чтобы расстроить эту свадьбу. А уж если он что задумал, то добьется своего!

– Ну, – хладнокровно сказал Дик, – я и ты, мой бедный брат, мы – конченые люди. Я сижу здесь в качестве заложника и должен отвечать головой за эту самую свадьбу, которую он собирается расстроить. Клянусь распятием, у меня прекрасный выбор – потерять возлюбленную или жизнь! Ладно, жребий брошен, пусть пропадает жизнь!

– Клянусь небом, – воскликнул Лоулесс, приподнимаясь, – я ухожу!

Но Дик положил руку ему на плечо.

– Друг Лоулесс, сиди смирно, – сказал он. – У тебя есть глаза, взгляни-ка вон туда в угол, за алтарь. Разве ты не видишь, что при малейшей твоей попытке подняться вон те вооруженные люди встанут и схватят тебя? Покорись, друг. Ты был храбр на корабле, когда думал, что утонешь в море; будь храбр и теперь, когда придется умирать на виселице.

– Мастер Дик, – задыхаясь, сказал Лоулесс, – уж очень неожиданно все это обрушилось на меня. Дайте мне минутку передохнуть, и, клянусь обедней, я буду таким же храбрецом, как вы.

– Я в твоей храбрости не сомневаюсь! – сказал Дик. – Если бы ты знал, как мне не хочется умирать, Лоулесс! Но раз слезами горю не поможешь, стоит ли плакать?

– Вы правы! – согласился Лоулесс. – Э, что тревожиться из-за смерти! Она все равно придет, мой мастер, рано или поздно! А смерть на виселице за справедливое дело – легкая смерть, говорят, хотя ни один повешенный еще не вернулся с того света, чтобы подтвердить это.

Кончив свою речь, смелый старый плут откинулся на спинку скамьи, скрестил руки и принялся поглядывать вокруг с самым наглым и беспечным видом.

– Сейчас надо вести себя смирно, – сказал Дик. – Мы ведь не знаем, что задумал Дэкуорт. Если дело обернется плохо, мы попытаемся удрать.

Умолкнув, они услышали отдаленные звуки веселой музыки, которая, приближаясь, становилась все громче и веселей. Колокола на колокольне гудели оглушительно. Церковь наполнялась людьми, которые