одна улица не походила на другую: одни шли подковой, другие – квадратом, кругом или овалом, встречались и скверы с клумбами посредине, и просто прямые улицы в оба конца. Дальше парки и спортивные площадки стали попадаться чаще, дома – реже. Наконец они подъехали к живописному строению с башенками, чугунной оградой и живой изгородью. Над дверью было написано: МИСС МАТЕСОН. АКАДЕМИЯ ТРЕХ ГРАЦИЙ.

Нелл дала бы мисс Матесон лет восемьсот-девятьсот. Она приняла их в уютной маленькой гостиной и угостила чаем из крохотных, с наперсток, расписных чашечек. Нелл старалась сидеть прямо и слушать внимательно, как воспитанные маленькие девочки, о которых она читала в Букваре, но глаза ее так и шныряли по книжным полкам, рисункам на чайном сервизе и трем юным леди в полупрозрачных туниках заключенным в раму у мисс Матесон над головой.

Мисс Матесон долго смотрела на маленькую гостью.

– Классы уже набраны, учебный год начался, и у тебя нет никакой предварительной подготовки. Но у тебя очень весомые рекомендации, – сказала она.

– Извините, мэм, но я не понимаю, – ответила Нелл.

Мисс Матесон улыбнулась, ее лицо расцвело радиальными лучиками морщин.

– Неважно. Главное, мы тебя берем. У нас есть традиция – брать нескольких учениц из других фил. Главная наша цель – как школы, и как общества – приумножение числа атлантов. В отличие от других фил, которые приобретают новых членов путем вербовки, либо – безоглядно эксплуатируют естественную биологическую способность, которой, к добру или к худу, обладает каждый, мы взываем к разуму. Все дети рождаются с умением мыслить, надо его только развить. Наша академия недавно приняла под свой кров несколько юных леди внеатлантического происхождения, и мы надеемся во благовремении приветствовать их среди присягнувших на верность.

– Простите, мадам, которая из них Аглая? – спросила Нелл, глядя через плечо мисс Матесон на картину.

– Извини? – сказала мисс Матесон и включила процесс поворачивания головы, что в ее возрасте было гражданским подвигом, требующим и времени, и самоотвержения.

– Ваша школа носит имя Трех Граций. Я дерзнула предположить, что сие полотно живописует тот же сюжет, – сказала Нелл, – ибо нахожу здесь больше сходства с грациями, нежели фуриями или парками. Не сочтите за труд просветить меня, какая из юных леди являет Аглаю, или 'сияющую'.

– А кто остальные две? – выговорила мисс Матесон уголком рта – она уже почти закончила свой маневр.

– Евфросина, 'радость', и Талия, 'цветущая'.

– А ты как думаешь?

– Та, что справа, держит цветы, наверное, она – Талия.

– Я бы назвала это суждение вполне здравым.

– Та, что в середине, выглядит очень счастливой – это должна быть Евфросина, а левая озарена солнечными лучами, возможно, она и есть Аглая.

– Ну, поскольку, как ты видишь, на них нет именных ярлыков, нам придется довольствоваться умозаключениями, – сказала мисс Матесон. – Однако я не нахожу погрешности в твоих доводах. И я тоже не сочла бы их фуриями или парками.

– Это пансион, то есть большинство учениц там и живет, но к тебе это не относится, – сказала Рита. – Тебе там жить не разрешат.

Они ехали домой через лес.

– Почему?

– Ты убежала из дома, и могут возникнуть осложнения с законом.

– А что незаконного в том, что я убежала из дома?

– У некоторых племен дети считаются экономическим достоянием родителей. Если одна фила укрывает беглецов из другой, она наносит экономический ущерб, а это уже сфера действия ОЭП.

Рита холодно оглядела Нелл.

– У тебя есть покровитель в Новой Атлантиде. Не знаю, кто он и зачем это делает. Но, похоже, он не может рисковать судебным преследованием со стороны ОЭП. Поэтому договорились, что ты пока поживешь в Городе Мастеров.

Мы знаем, что приятели твоей мамы плохо с тобой обращались, и все в Городе Мастеров за то, что бы ты осталась. Но мы не можем поселить тебя у мельницы, потому что любые трения с Протоколом оттолкнут от нас новоатлантических клиентов. Придется тебе жить у единственного члена общины, не связанного с тамошними заказчиками.

– Кто это?

– Ты его видела.

Домик констебля Мура был так плохо освещен и так тесно заставлен, что Нелл пришлось кое-где протискиваться бочком. В гостиной в футе под потолком проходила рейка, с которой свешивались длинные полоски пожелтевшей рисовой бумаги, испещренные большими иероглифами и красными печатями. Нелл вслед за Ритой обогнула угол и оказалась в совсем уже маленькой, темной и тесной комнатенке. Здесь висела одна картина: страшенный дядька с усами, как у Фу Манчу 27, бородой и бакенбардами от ушей до самых подмышек, в роскошных доспехах и с цепью из львиных морд. Нелл невольно отступила на шаг, споткнулась о разложенную на полу волынку и налетела на кованное медное ведро, которое страшно задребезжало и залязгало. Кровь побежала из ровного пореза на большом пальце, и Нелл поняла, что в ведре стоят старые ржавые сабли всех мыслимых и немыслимых форм.

– Не зашиблась? – спросила Рита. Голубоватый свет из-за стеклянных дверей подсвечивал ее со спины. Нелл сунула палец в рот и встала с пола.

Стеклянные двери выходили в садик, где шагу было не ступить от гераней, лисохвостов, глициний и собачьих какашек. Над прудиком цвета хаки прилепился садовый домик. Сам констебль Мур угадывался за ширмой из голенастых рододендронов, согбенный над тяпкой и поминутно одолеваемый несносными корги.

Он был без рубашки, но в юбке! – красной клетчатой. Нелл не успела по-настоящему удивиться этой несуразности, потому что корги услышали звук открываемой задвижки и с лаем бросились к дому. Следом сам констебль подошел и сощурился на стекло. Едва он показался из-за рододендронов, как Нелл поняла: что-то не так. В целом констебль мог похвастаться хорошим сложением (при некоторой, правда, склонности к дородству), отменной мускулатурой и здоровьем, вот только кожа у него была двуцветная, мраморная. Словно черви проели его торс, проложили сетку пересекающихся каверн, которые потом наспех залепили чем-то не совсем в тон.

Не успела Нелл все это толком рассмотреть, как он подхватил со спинки шезлонга рубашку, быстро надел и застегнул. Затем корги были подвергнуты строгой муштре на плацу из замшелых садовых плит, причем отрывистые выкрики долетали даже через стекло. Корги прикидывались, будто внимательно слушают. Отчитав собак, констебль Мур вошел в стеклянную дверь. 'Буду через секунду', – сказал он и пропал на четверть часа. По прошествии этого времени он вышел в твидовом костюме и грубовязанном джемпере поверх тончайшей белой рубашки. Нижняя деталь туалета явно не спасала от кусачести верхних, но констебль Мур достиг возраста, когда мужчины способны подвергать свое тело воздействию злейших раздражителей – виски, сигарет, шерстяной одежды, волынок – ничего не чувствуя или, во всяком случае, не подавая вида.

– Извините, что ворвались, – сказала Рита, – но мы звонили, а вы не слышали.

– Меня это не смущает, – произнес констебль Мур не очень убедительным тоном. – Вот почему я не живу там. – Он указал вверх, в сторону Новоатлантического анклава. – Просто пытался проследить корневую систему какого-то инфернального ползучего растения. Боюсь, что это кудзу.

При этих словах констебль сузил глаза, и Нелл, не знавшая, кто этот кудзу, заподозрила, что если кудзу можно изрубить, сжечь, задушить, запугать или взорвать, то недолго ему благоденствовать в саду у констебля Мура.

– Могу я соблазнить вас чаем? Или, – он обернулся к Нелл, – горячим шоколадом?

– Охотно бы, но я не могу задерживаться, – сказала Рита.