на воздушном туннеле, не думай о том, что за стенками!

Впереди определенно маячил свет. Трубка расширилась, ровно настолько, чтобы сесть. Хакворт для отдыха перекатился на спину. Горела лампа, простая плошка с каким-то растопленным углеводородом, не дающим ни дыма, ни гари. На медиатронных стенах, едва различимых в дрожащем свете, плясали лесные звери.

Хакворт полз по трубе так долго, что практически потерял счет времени. Порой он останавливался в очередном раздуве с лампой и движущимися картинками по стенам. Ползя дальше, совершенно темными туннелями, он начал испытывать слуховые и зрительные галлюцинации, сперва смутные, как легкое постукивание в невральной сети, затем все более четкие и реалистичные. Как во сне, подлинные воспоминания – Гвен, Фиона, доктор Икс, дирижабль, мальчишки, играющие в футбол, перемежались чем- то странным, малопонятным. Хакворта смущало, что мозг берет самое его дорогое – Фиону – и мешает с окрошкой из чуждых идей и образов.

Он видел нанозиты на своей коже. Но с тем же успехом миллионы других могут копошиться в его мозгу, цепляться к аксонам и дендритам, обмениваться короткими вспышками света. Второй мозг, переплетенный с его собственным.

Ничто не мешает информации поступать от одного нанозита к другому и, через тело, к нанозитам на коже, а от них – к кому-то еще. Что будет, когда он окажется среди товарищей по несчастью?

Когда он очутился в большой зале, то уже не мог сказать, вправду это или только мерещится. Зал имел форму сплющенного фунтика с мороженым, округлый потолок поднимался над полого коническим полом. Потолок был медиатроном, зал служил амфитеатром. В то мгновение, когда Хакворт вполз в зал, барабанный бой зазвучал громче. Пол был гладкий, и Хакворт неудержимо заскользил на пузе, вниз, вниз, к центральной яме. Он перекатился на спину и увидел яростно пылающий потолок, а периферическим зрением – тысячи живых созвездий, молотящих по полу кулаками.

В темной пещере, озаренной множеством блестящих точек, стоит на возвышении женщина- подросток. Ее наготу скрывает лишь причудливая нательная роспись, а может, и не роспись, а сплошная медиатронная наколка. Голову венчает лиственный венец, пышные волосы ниспадают до колен. Она прижимает к груди огромный букет роз, шипы язвят тело. Девушку окружает тысячное скопление людей, они остервенело долбят кулаками пол, и то бормочут размеренно, то поют.

Между девушкой и толпой топчется десятка два мужчин. Одни выбегают сами, других, похоже, выталкивают, у третьих такой вид, будто они шли по улице (в чем мать родила) и забрели не в ту дверь. Среди них азиаты, европейцы, негры. То и дело негодующим зрителям приходится выскакивать из толпы и переставлять замечтавшихся участников с места на место. Наконец вокруг девушки образуется хоровод, стук нарастает, ускоряется до полной утраты ритма и внезапно смолкает.

Кто-то выкрикивает фразу пронзительным, настойчивым, улюлюкающим голосом. Хакворт не разбирает ни слова. Снова стук. Молчание. Стук. На третий раз он обретает рокочущий ритм. С какого-то мгновения голос уже не умолкает, а контрапунктом вплетается в нарастающий грохот. Мужской хоровод вокруг девушки начинает притаптывать на месте. Хакворт замечает на всех танцорах медиатронные презервативы; они голубовато фосфоресцируют во тьме.

Стук и танец ускоряются в замедленном темпе. Участники топчутся чуть быстрее. Глядя на их стоящие торчком члены Хакворт понимает, почему все развивается так неспешно: он оказался свидетелем любовной прелюдии. Через полчаса возбуждение, и фаллическое, и общее, уже невыносимо. Стук быстрее, чем нормальный пульс, в него вплетаются другие удары и контрритмы, хор нестройно подхватывает вой солиста. Целых полчаса ничего особенного не происходит. Затем все случается разом. Стук и пение взрываются новым, невозможным уровнем громкости. Танцоры хватают и оттягивают висячие кончики радиоактивных гондонов. Кто-то выбегает с ножом и отсекает их в облегченной пародии на обрезание. Девушка выходит из оцепенения и бросает букет в толпу, как невеста с подножки лимузина; розы рассыпаются, падают среди танцоров, те подхватывают их на лету, ищут под ногами. Девушка раскидывает руки и без чувств валится навзничь, танцоры подхватывают ее и несут над головами по кругу, затем опускают на пол. Один из танцоров оказывается между ее ног и в несколько движений кончает. Другие оттаскивают его за руки, не дав даже шепнуть, что он будет любить ее всю жизнь; теперь на его месте второй, все происходит так же быстро – после такой прелюдии ребятам хватает самой малости. Все танцоры успевают отстреляться в несколько минут. Хакворт не видит девушки, но, похоже, она не сопротивляется, и ее явно не держат. Над оргией начинает клубиться пар. Последний участник гримасничает сильнее, чем средний мужчина во время оргазма; он отскакивает от девицы, держась за член, подпрыгивая и пританцовывая, словно от боли. Это сигнал. Остальные танцоры бросаются врассыпную. Девицу уже не различить – это окутанный паром бездвижный клубок волос.

Она вспыхивает в нескольких местах, лава хлещет из вен, сердце шаровой молнией выстреливает из груди. Тело ее – горящий крест, слепящая вершина опрокинутого конуса из дыма и пара. Хакворт замечает, что стук и пение совершенно улеглись. Толпа в молчании наблюдает за горящим телом. Когда последние желтые языки опадают, из толпы выходит почетный караул – четверо, выкрашенные черной краской с намалеванными поверх белыми скелетами. Хакворт замечает, что все это время девица лежала на квадратной простыне. Четверо хватают простыню за углы; хлопья пепла и алые головешки ссыпаются на середину. Люди-скелеты тащат простыню к пятидесятигалонной стальной бочке и всыпают туда уголья. Шипение, пар столбом. Человек-скелет хватает длинную ложку и мешает в бочке, потом зачерпывает оттуда надтреснутой кружкой с эмблемой Мичиганского университета и долго пьет.

Трое других пьют каждый в свою очередь. Зрители выстраиваются в длинный хвост. Первый человек- скелет наполняет кружку, каждый отпивает по глотку. Все расходятся кучками, обмениваясь на ходу впечатлениями. Представление закончено.

У мельницы Нелл прожила несколько дней. Ей поставили кроватку в мансарде, под крышей, такой низкой, что только Нелл и могла туда пролезть. Ела она с Ритой, Брэдом, или другими здешними знакомыми (все они оказались на удивление славные люди), днем бродила по лугу, болтала ногами в реке или разведывала лесные тропинки, добираясь иногда до самой собачьей сетки. Букварь она всегда брала с собой. В последнее время там разыгрывались приключения принцессы Нелл и ее друзей в городе Короля- Сороки, больше похожие на рактивку, чем на обычную сказку. К концу каждой главы Нелл совершенно выдыхалась – без смекалки и дня было не прожить, не угодив в лапы пиратов или самого Короля- Сороки.

Долго ли, коротко ли, но они с Питером придумали хитроумный план, как проникнуть в замок, отвлечь короля и похитить волшебные книги, в которых заключалась его сила. В первый раз у них ничего не вышло, но наутро Нелл перелистала книгу назад и начала по новой, чуть иначе. Снова не получилось, но в этот раз принцесса Нелл с друзьями проникли чуть дальше в замок. С шестой или седьмой попытки все прошло, как по маслу – покуда король состязался с Питером в отгадывании загадок (Питер победил), Мальвина заклинанием отперла дверь в потайную библиотеку, где хранились книги, еще более волшебные, чем 'Иллюстрированный букварь для благородных девиц'. В одной из них был спрятан золотой ключ. Принцесса Нелл схватила ключ, а Мальвина сгребла в охапку несколько волшебных книг.

Они совершили увлекательный побег через реку, за которой власть Короля-Сороки кончалась, и расположились отдохнуть недельку-другую на зеленом лугу. Пока светило солнце и друзья оставались тряпичными куклами, принцесса Нелл листала новые книги. Когда она брала одну из них, картинка росла, заполняла всю страницу, и букварь превращался в эту книгу, а если Нелл решала ее отложить, снова становился собой.