и мало кто об этом знает. Только те, кто у самого общака стоит. Даже ты последним узнаешь.

– Что решили?

– Подбираются под меня со всех сторон. Кто-то воду мутит, а кто, не понять. На сходняке тебя казначеем поставят, если кто мазу не перебьет. Но за общаком я смотреть по-прежнему буду. Ты «громоотводом» пойдешь, чтобы след сбить. Посмотрим, кто под тебя копать начнет. Молодых много. Никто к тебе пока не подкатывал, не обещал, не предлагал? Может, топтунов «конторских» за собой почуял? Я аккуратно слил, будто тебя казначеем вместо себя предлагать буду. Теперь ко мне все и возвращается. Менты насторожились, «контора» активизировалась. Ей-богу, мусора обоповские – как дети малые. Оказывается, есть еще непуганые идиоты среди генералов, кто верит, будто под моим домом тайники с наличкой и золотыми слитками, – Монгол постучал в гулкий паркет резной самшитовой палкой. – Налетят «маски-шоу», нас с тобой на пол положат, будто мы два кладовщика и по описи ценности один другому передаем.

– Насчет «громоотвода» я сразу понял. Мудро ты решил. Но никто ко мне пока не подходил, и я волну не гоню, – Карл присел на подлокотник кресла, закинул полу плаща на колено.

– Ты как на вокзале, даже плащ не сбросил. У меня разговор есть. Сказать пацанам, чтобы унесли? – восковой ладонью Монгол постучал по крышке кейса, звук получился глухой.

– Говори.

– Правильно. Куда спешить? Пусть полежит. – Монгол чуть дольше, чем следовало, посмотрел Карлу в глаза. – Базар у меня случился с Пашкой-Крематорием. Слыхал про такого?

– И слыхал, и видал не раз, – пожал плечами Карл.

– Что про него слыхал?

«Почему спрашивает? – насторожился Карл. – Ничего нового он от меня не услышит. Сам в десять раз больше знает. С того дня, как мне про сюрприз сказал, „громоотводом“ сделал, крутить стал Монгол».

– Предъявить ему ничего не могу, – наконец произнес Карл.

– Вот уж сразу и предъявить, – сухо засмеялся казначей, – ты и за меня так мазу потянешь, если спросят?

– Скороспелый он – Пашка-Крематорий…

Монгол слушал, склонив голову к плечу, его набрякшие веки не давали увидеть глаза, понять, чего же он добивается.

– Ты продолжай, я слушаю. В этой комнате только мои уши да твои.

– Ходка за ним всего одна, детский срок мотал. До смотрящего зоны не дотянул, хоть и ходил в «стремящихся».

– Почему? Раскинь.

– Поставил себя он неправильно. Если б на досрочное освобождение не ушел, его бы братва смотрящим и поставила. Правильный от ментов подачку не примет. Ему год оставался. За что, скажи, «хозяин» зоны жулика так полюбил, что год пособил скостить?

– Думаешь, ссучился на зоне Пашка? Расколол его «хозяин», а потом из-под удара вывел, на условно- досрочное освобождение направив?

– Ссучился, не ссучился – не знаю. Вряд ли. Вышло бы это наверх. Может, купил он «хозяина». Правильному бродяге за «филки» выйти западло, всего год не досидеть, согласись. Если он зоны не держал, то не законный он, а сухарь, хоть и крестили его уважаемые жулики. Вот так – ты спросил, я ответил, – выдохнул Карл, – не надо было меня за язык тянуть.

Монгола нелестная характеристика Пашки-Крематория повеселила.

– Злой ты какой-то стал. А Пашка – толковый. Если у меня в голове калькулятор встроен, то у него целый вычислительный центр. Завидуешь ты ему – Крематорий молодой, бабы его любят, а ты старый. Старые молодым всегда завидуют. Стареешь, Карл, стареешь, скоро совсем нюх потеряешь. Сказал бы мне, что Пашка уважаемый жулик, язык бы не отвалился. Хитрости воровской в тебе уже нет, «дух» есть, а хитрость ты растерял.

– Если ты Пашку-Крематория настоящим казначеем предложишь, то я за него на сходняке мазу не потяну, – зло ответил Карл и подумал, что уже нет смысла говорить о деньгах для Железовского: «Разошлись мы с Монголом. Не хватало, чтобы он однозначно сказал мне: „нет, не дам денег“».

– А Пашка-Крематорий о тебе по-другому отзывался, – Монгол улыбнулся, и от этой улыбки его лицо стало похожим на посмертную маску, – ты послушай. Полезно.

Казначей запустил руку между подушек и вытащил маленький цифровой диктофон. Уже одно то, что Монгол записал разговор с Пашкой-Крематорием, заставило Карла брезгливо поджать губы. Пусть он и не считал того настоящим законником, но авторитетом Пашка все же являлся. Воровская этика не позволяла так обходиться с уважаемыми людьми.

«Крыша у Монгола поехала», – с опаской решил Карл.

Казначей придавил кнопку, и из динамика послышался тихий гул, покашливание, а затем зазвучал и голос Монгола:

«В Бутырку на больничку Артист ночью заглянул, рисковый он. Мог и себя запалить, и братву подставить».

«Артист сам за себя решает», – отвечал Пашка-Крематорий.

«Он к тебе прислушивается. Часто вместе бываете. Не думаю, чтобы он с тобой не посоветовался».

«Грев пацанам Артист подогнал, – раздался спокойный голос Пашки-Крематория, – святое дело братву подогреть. Я ему говорил, что не надо рисковать. Запалился бы, ментам на руку пошло бы, а он любит эффекты. Молодой еще».

«Он не только грев подогнал, еще и за тебя слово закинул».

«Не в курсе я».

«Говорил, будто тебя нужно казначеем общака ставить, когда я на покой пойду. И не только он так говорит, среди братвы многие так думают из молодых воров».

«Кто говорит, тот пусть и ответит. Я против тебя ничего не имею», – Пашка-Крематорий обращался к Монголу со всем уважением.

«А если братва решит, что тебе казначеем быть? Сходняк ведь скоро».

«Я против не пойду. Как братва решит, так тому и быть. С деньгами работать умею».

«Я Карла предлагать стану. Поддержишь?»

«Слыхал и про это. Карл – вор уважаемый, себя показал, поставил, ни на одной зоне не уронил. Если сходняк решит, что Карл казначеем станет, то у меня есть чем заняться. Спорить не стану».

Монгол выключил диктофон.

– У меня с мозгами все в порядке, – уловив недоумение во взгляде Карла, сказал Монгол, – записал только для тебя. Видишь, нет уже записи, – показал он пустой экранчик цифрового диктофона. – Я не следак, чтобы базары с братвой писать, а потом подельников к стенке припирать. А тебя предупредить хотел, чтобы к Пашке присмотрелся. Ты мне все честно про него сказал – как думаешь, а он слукавил. Мне глаз его не понравился – дерганый. Лицом управлять многие умеют, любой блатной – артист, а глаза человеку неподвластны. Ненавидит тебя Пашка и… боится. Берегись.

– За совет спасибо, – Карл бросил взгляд на кейс с деньгами и поднялся с кресла.

«Нет, не стану о Железовском говорить. Уродов, которые девчонку похитили, я и без денег „выщемлю“. Ответят. Вопрос времени».

– Пацанам скажу, чтобы унесли, чего «филкам» здесь лежать, – Монгол пытливо смотрел на Карла, – или сказать хочешь?

Карл тяжело опустился в кресло, полы черного плаща откинул на подлокотники.

– Я все привез, тебе отдал. Но мне двести пятьдесят тысяч «зеленью» надо из этих денег. На три дня.

Повисло молчание.

– Я понимаю, общак… Но не на телок и не на ресторан прошу… – начал Карл, – и не долг карточный закрыть… – Он готов уже был рассказать обо всем: о том, что должен «ответить» за похищение внучки Железовского, ведь тот исправно платил за «крышу», за то, что должен ее деду «по жизни». Ну не мог он поступить иначе! Понимал, что неправильно – наперекосяк пошло, общаковые деньги не для выкупа, а отступить уже не имел права.