жертвы в противоположный угол двора. – Вы гляньте только, что мы за сараем у него нашли!

– Тихо! Отставить базар! Прос-с-сти Гос-с-споди нас грешных…

С лип стаей вспорхнули вспугнутые воробьи. А толпа во дворе моментально смолкла. Колосов же пришел в восхищение: ай да поп! Ну и глотка – прямо генеральская!

Один из патрульных подвел к нему и оперативникам из «антикварного» парня, которого лупили, – хлипкого, тщедушного, неухоженного на вид, одетого в полинявший от стирок спортивный костюм. Он давился слезами, соплями и кровью, обильно текущей из расквашенного носа, и только мотал головой, кашлял, отплевывался и всхлипывал. Мало-помалу выяснилось, что жертва побоев носит имя Петра Куренкова, что он безработный, местный, проживает с матерью и бабкой и… вот уже лет восемь состоит на учете в местном психдиспансере.

– Он же не в себе, больной человек, как вам не стыдно так себя по-зверски вести? Бить его, – сурово выговаривал отец Дамиан Касторовым и их свояку. – Вы же люди, взгляните на себя! Что за самосуд такой? И с чего вы взяли, что именно он украл иконы?

– А копался-то за нашим сараем зачем? Прятал что-то? Я за ним четверть часа наблюдал. – Хмурый свояк сплюнул. – Выпили мы маненько с ребятами, зарплату в ремонтной наконец за три месяца выдали нам, ну и… Вышел я за своей надобностью, смотрю – мать честная, этот с огородов через забор сиганул. Я думал, из парника огурцы воровать намылился. А он – за сарай, я за ним. Сел он там, начал компост руками разгребать. Я гляжу – что-то белое – вроде сверток тама… Не иначе, думаю, он, паразит, ночью иконы спер из церкви, а теперь прячет. Ну и свистнул я ему в сердцах в морду, а он…

– Слушайте, да тут что-то интересное, – один из оперативников начал сначала ногой, а затем и руками разгребать компостную кучу. На свет появились оттуда несколько свертков, обернутые в некогда белые, а теперь запачканные землей и гнилью старушечьи платки, из тех, что бабки в деревнях зовут смертными.

Узрев свои сокровища на свету перед глазами стольких зевак, Куренков, до тех пор тихий и плачущий, вдруг дико завизжал и начал рваться из рук милиционера. И внезапно остервенело укусил того за кисть.

– Ах ты, зараза…

Его повалили на землю, начали утихомиривать, но он орал что-то матом и бил ногами, точно в припадке. Побежали к телефону вызывать ему «Скорую».

Ни в одном из заветных свертков икон не оказалось. А вот что там было… Колосов наклонился: оперативники выкладывали на землю перед ним содержимое. В одном свертке… две пары рваных женских трусиков, носовой платок и любовно завернутая в гигиеническую женскую прокладку полусгнившая отрубленная голова курицы. Во втором – исключительно куриные головы, штук пять. В третьем – тоже отрубленная голова (точнее, ее остатки) рыжей кошки, завернутая в клетчатый носовой платок. «Ох, да он Мурку мою угробил, – охнула одна из старух. – То-то кошка у меня неделю назад сгинула. Думала, убегла куда, а это он… Ах ты, паразит, душегубец, что вытворять удумал!»

В двух других свертках были снова куриные головы, пара отрезанных крыльев, иссохший от старости трупик воробья и… большой осколок зеркала, на котором губной помадой были нарисованы женские груди с острыми, как атомные боеголовки, сосками.

– Шизик, мать его за ногу! – снова сплюнул свояк Касторовых. – Ишь, склад у нас на задворках устроил… Курям головы поотшибал. То-то жаловались, что пропадать по деревне начали… Головы тут, а тушки где ж? Ну-ка признавайся, – он круто обернулся к женщине, переполошившей всех, – матери «шизика». – Таскал тебе Петька наших курей, а? А ты их небось в лапшу, воровка старая? У вас и фамилия такая – воры вы куриные спокон веков были! Вор на воре!

– Это сам ты вор! – заголосила Куренкова. – Люди добрые, да за что ж это мне? Сам ты вор, Алешка! Когда МТС приватизировали, кто больше всех солярки задарма уволок – думаешь, не видели? А кто за свеклой на тракторе ездил – не ты, что ль? Свекла-то совхозная, а вы со всей родней ее там мешками таскали!

Закипела бы новая свара на тему «а ты кто такой?», если бы не отец Дамиан, снова громовым голосом приказавший односельчанам угомониться и дать возможность милиции работать.

Однако милиция (все, кроме Колосова) лишь плечами пожали: дрянь какая-то – ясное дело: шизик- фетишист, коллекционировавший в качестве фетишей предметы женского туалета, интимной гигиены и части трупов убитых им животных. С ним на эту тему пусть психиатр разбирается, а мы…

А Колосов приподнял с земли клетчатый узелок с кошачьей головой. Вот, значит, какое хобби у гражданина Куренкова… Причудливое – так скажем…

– Вы знали, чем сын у вас занимается? – спросил он у несколько поостывшей матери Куренкова.

– Нет, что вы! Да он вообще тихой, послушный. Только когда выпьет, чудит, а так…

– У вас бумаги от врача имеются какие-нибудь дома? Ну справка, выписка из карты? Я хочу его диагноз посмотреть. – Колосов галантно взял женщину под локоток. – Пойдемте, пока тут суть да дело, покажете… И заодно уж позвольте на кухню вашу посмотреть. Это не обыск – не пугайтесь. Я просто хочу ножи посмотреть, чем он это делал. – И он уронил на землю узелок с головой кошки Мурки.

– Да пожалуйста. Мне скрывать нечего. У нас в дому воры сроду не водились, а чтоб кур по соседям таскать… А Петька – больной. И доктор в больнице так и говорит: дурак он у вас набитый! А мест в лечебнице сколь лет нет свободных, чтобы полежать, полечиться… – всхлипнула Куренкова. – А он тихой, безропотный у меня. Тридцать годов уж скоро стукнет, а ни-ни, ни с одной девкой не баловался… Может, что в голову-то и стукнуло…

Колосов кивал. Странно, но у него вдруг появилось предчувствие, что приехал он на эту совершенно не нужную ему кражу не напрасно.

Этот день – пятница, закончившаяся для Москвы тем страшным ночным ураганом, аналога которому не припоминали старожилы, прошел для всех героев этой истории по-разному.

Катя с самого утра с головой погрузилась в материалы для будущей статьи об организации поисковых мероприятий по «делу обезглавленных». Только тут она поняла с удивлением, какой гигантский объем проделанной работы по розыску убийц кроется за тем уклончиво-раздраженным колосовским «понятия не имею, что делать».