– Отец Дамиан, там народ, мужики во дворе собрались. Подите к ним, – звонко, на всю церковь крикнул влетевший с улицы белобрысый паренек в черном стихаре – церковный звонарь из послушников, приглашенный оперативниками в качестве одного из понятых.

А во дворе действительно собралась целая толпа – в основном старики и старухи, но была и молодежь, и люди среднего возраста, причем самые разные: домохозяйки с колясками, группа работяг в промасленных спецовках, два инвалида на костылях, бармен, официанты из кафе, что раскинуло летние тенты «Макдоналдс» у шоссе, кто-то из местной мэрии и даже три каких-то по виду весьма резких и крутых дяди с подбритыми затылками, подрулившие на синем джипе к самой паперти.

– Это кто ж такие будут? – Колосов запнулся – он не знал, как ему называть этого парня в стихаре и в рясе, фактически своего сверстника: ваше преподобие, отец, Батя…

– А это все наш приход. Прихожане. И те, что деньги на восстановление жертвовали, и те, что сами тут по выходным работали. Бармена видите? Он, кстати, и каменщик отличный. Дом себе сам построил. И вот эту стену, она совсем у нас развалилась, почти заново всю переложил, – ответил настоятель.

Но тут прихожане обступили его – старухи ахали, плакали, жалели иконы, особенно «Матерь Божью, заступницу с младенчиком» и какую-то «Неопалимую Купину». Мужики допытывались: «Ну а што милиция говорит: найдут – не найдут? А когда найдут? Это дело на самотек нечего пускать, жалобу надо Генеральному писать. Милое дело – тока всем миром отстроили церковь, нате вам, какая-то гнида вломилась! Ну, Батя, ежели тока дознаемся, что это кто из нашенских, то…»

Личности с подбритыми затылками говорили мало. Лишь мрачно наблюдали за милицией. Местные стражи порядка их тоже вроде игнорировали. А что цепляться-то? У одного все его кровные три судимости погашены, другой, хоть и рожа протокольная, по закону чист – бильярдную на станции содержит, и все у него вроде легально, сколько раз во время рейдов проверяли…

– А эти лбы, отец Дамиан, – осведомился Колосов, улучив момент, когда настоятеля прекратили осаждать вопросами и советами. – Тоже ваша паства? Вы и у таких деньги на церковь берете?

– Да, – отец Дамиан посмотрел ему в глаза. – Дайте вы – возьму у вас. Не имею права отказать человеку, который хочет отдать свою лепту Богу, лишь потому, что лицо его и образ жизни мне не по душе. Он Богу, не мне дает. И если его благотворительность идет от сердца…

– У них? У этих вот? – Колосов недобро усмехнулся. – Ну, вы, батюшка, и скажете тоже… Не удивлюсь, если выяснится, что один из них или их корешки и грабанули у вас тут все хозяйство.

– Они не трогали иконы. – Отец Дамиан отвечал спокойно. – Не надо пустословить вот так… А насчет того, от сердца или нет идет у кого-то жертва Богу, это он сам без нас разберется. И зачтет на том суде, где и я, грешник, и вы, и эти вот из джипа, и все другие рядом стоять будем.

– На каком еще суде? – не понял Никита.

– Да уж не на уголовном. На последнем. Когда труба архангела позовет. – Отец Дамиан смотрел на начальника отдела убийств. – В Писании он Страшным зовется. Но мне что-то не очень то название нравится. Нет, там уже нас пугать не будут. Просто разберутся с каждым. И каждому воздадут… на орехи с изюмом.

– И вы… и ты веришь в такой суд? Серьезно веришь? – Колосов тоже смотрел на этого стриженного по-модному парня в рясе: ну и поп в Стаханове, чудной какой-то… Не поймешь – говорит как: то ли насмехается, то ли… И вообще тема разговора какая: кто из наших ровесников говорит о каком-то Страшном суде?

– Я уже верю. А ты еще нет? – Отец Дамиан усмехнулся, хотя усмешка была какая-то странная – дрогнули лишь углы губ, а глаза остались серьезными. – Что ж, значит, тебе, дорогой мой, брат мой, еще верить в него время не приспело.

Кто-то из прихожан окликнул его, и он, кивнув Колосову, отвернулся – лишь мелькнули полосы исподней десантной тельняшки в раструбах рукавов… А Никита только хмыкнул: во дает поп, наловчился проповеди читать перед этими своими «овцами». Его отчего-то задевало, что этот «поп», этот бывший офицер, побывавший в чеченском плену и явно много чего повидавший, словно поучает его. Ненавязчиво, но поучает чему-то… Чему?

Но тут внезапно произошло событие, которое направило мысли Никиты в совершенно противоположную от богословия сторону. Всех собравшихся во дворе церкви неожиданно оглушил истошный женский визг.

– Да помогите же, люди добрые, да чтой-то так и будете смотреть, как там Петьку маво убивают! Да не брал он ничего с церкви, не воровал, не крал! Да он больной у меня, не в себе… Ой, люди, да что ж такое тут творится!..

Женщина лет пятидесяти, растрепанная, зареванная, загорелая до черноты, вбежала во двор, растолкала толпу, отпихнула локтем сотрудника «антикварного» отдела и цепко впилась в отца Дамиана:

– Батюшка… за-ради Христа помоги, они ж убьют его там вконец! Касторовы, они ж, как нальют глаза, ничегошеньки не соображают… А он, Петька-то мой, во дворе у них за сараем копошился чего-то… Споймали они его, за курицу убить ведь готовы и еще что-то про церкву орут, он, мол, и обворовал… А он дома вчера сидел, дома-а-а!!

Начался настоящий содом: толпа, смяв сотрудников милиции, ринулась на улицу. Все бежали в заросший липами тенистый проулок, застроенный частным сектором – деревенскими хибарками, сараюшками, летними уборными-скворечниками, покосившимися заборами.

– Надо подкрепление из отдела вызвать, а то как бы беспорядки не начались! – на бегу крикнул Никите начальник местного розыска. – С чего взбесились-то, Господи?

– Подожди вызывать, сами разберемся. Там, кажется, кого-то поймали и по деревенскому обычаю бьют по тыкве. Вора подозревают.

Во дворе одного из домишек, заросшем лебедой и лопухами, и вправду кипела драка, точнее, избиение. Трое здоровенных полупьяных мужиков (оказалось, это были братья Касторовы и их свояк) пинали ногами парня, которого насилу вырвал у них подоспевший наряд милиции.

– Да вы что, менты, его защищаете?! Петьку-то?! – орал Касторов-старший, когда его оттащили от