– Вот и говорю, Вано, ехал вчера из Звенигорода, – (там у Салтычихи был загородный дом, где жила его сестра с двумя дочерьми), – думал, размышлял… Про тебя, Вано, кстати, мысли мои были. Все прикидывал, кумекал… – Салтычиха кашлянул. Чжу Дэ накинул ему на плечи неизвестно откуда взявшийся в этом ресторанном кабинете банный халат. Салтычиха сейчас, как никогда, был похож на престарелого бульдога, которого душит слишком строгий ошейник.

– Обо мне думал-прикидывал, дядя Вася? Чем же я такое пристальное внимание заслужил? – нарочито небрежно осведомился Белогуров, уже зная, что ответит его собеседник.

– Ну-ка, Пекин, – Салтычиха звал китайца так по-домашнему, не утруждая себя тем, чтобы выговорить его настоящее имя, – поди скажи, чтоб пожрать нам чего-нибудь сюда принесли. И молока холодного пусть…

– Холодное сейчас тебе нельзя, – китаец скользнул к двери, – лучше чаю с медом, с айвой.

– Мне – только не чай, – криво усмехнулся Белогуров.

– Обойдется он, – Салтычиха махнул китайцу, и тот скрылся за дверью. – Пьешь ты, Ваня, последнее время, как буденновский конь. Себя не бережешь. Глянь, глянь, кому говорю, в зеркало – морда серая, мешки под глазами. Сопьешься – никто ведь не пожалеет, кроме меня. С чего злоупотребляешь, не пойму… Деньги, что ли, не знаешь уже куда девать?

Белогуров молчал.

– Мда-а… Тратишь много чересчур. – Салтычиха плотнее укутался в халат. – Квартира эта – скромнее не мог, что ль? Девчонка-пигалица… Ну, это не мои дела – тебе жить. Смотри только, как бы в историю не вляпаться… И эти два твоих… Ну, Егор парень дельный, а этот его дармоед-братец… Ведь ты и его, инвалида, содержишь?

– Я Егору плачу за…

– Дармоед в твоем доме живет, твой хлеб ест.

– Он… Да Женька нужен нам.

– Для чего это? Он же придурок дефективный.

– Он… он помогает Егору. И потом они так друг к другу привязаны…

– Альтруист ты, Вано, выходит, – Салтычиха прищурился. – Но и дурак. А дураку только в сказках – счастье. А я вот вчера думал про то, что кончать мне надо с тобой… Канитель.

Белогуров смотрел в пол.

– Дело твое бесперспективное. – Салтычиха изрекал все это тихо и печально, но неумолимо. – Сколько лет валандаешься, а пользы мне от тебя, Вано, никакой, так что…

– Что? – Белогуров вскинул голову.

– Все. Долги пора возвращать, Вано. Все, что должен заплатить за тот год и не уплатил, все, что за этот, и еще ссуда моя тебе на хату, плюс… Ну, посчитаем в общем. А галерею, богадельню эту твою, я на хрен закрываю. Если что продашь до августа – то ладно. А с осени…

– Подожди… дядя Вася, я… я прошу тебя. – Белогуров даже встал – руки по швам, и стоял, как школьник у доски перед учителем, как первогодка-призывник перед старшиной-людоедом. – Мы же только весной с тобой обсуждали…

– А сколько вещей ты продал с весны? – Полотно Бакста.

– Одну штуку? – Салтычиха считал картины, как и тушки цыплят, и кожаные куртки, и коробки с парфюмерией, и обувь, исключительно на штуки.

– Ну, и эти вещи, ну, ты знаешь, о чем я…

– Последний заказ Павловский для тебя не исполнил.

«Откуда-то уже знает, – тоскливо подумал Белогуров. – Наверняка от этой сволочи – Павловского!»

– Ну и? – Салтычиха глядел выжидательно снизу вверх. – Ты сядь, Вано. Такие дела за столом делаются, в мягких креслах. На паскудных картинках этих твоих, хоть они и раритеты и денег стоят, капитала не наживешь. Торговля твоя для меня сейчас – убытки сплошные. Народу сейчас не до картинок ваших, не до ваз, не до тарелок щербатых с царскими вензелями – жратву да одежу вон покупают, а не Третьяковку твою… Тьфу им сейчас на Третьяковку-то… И эта ваша «Галерея Четырех» хромых и нищих у-бы-то-чна. Да ты и сам это знаешь. Так что я, пока не поздно, из проигрышной этой лотереи намерен выйти. И незамедлительно, так что…

– Но я сделку заключил! Два месяца назад. Вещь на заказ. Мне уже уплатили половину суммы, я… Если ты сейчас заставишь меня все свернуть, если выбросишь с Гранатового – вся договоренность сорвется и… – Белогуров снова сел. Салтычиха обратил внимание, как он судорожно стиснул худые пальцы – они дрожали.

– Почему я ничего не знаю? – хмуро спросил он. – Что за вещь?

– Амулет… Начало двадцатого века. Редчайшее изделие… Амулет… ТСАНТСА. Это по нашим прежним каналам из Сингапура… Один уже привезли. Но заказали второй. Такой же. Я звонил в агентство Табаяки в Гонконге, уже о комиссионных договорился, – Белогуров говорил быстро, страстно. – Если сейчас ты заставишь меня закрыть дело, то… Все насмарку пойдет. А цена за эту вещь…

– Сколько? – коротко спросил Салтычиха.

– Сто. И за вторую – столько же.

Салтычиха присвистнул.

– Из носорожьего рога амулет, что ль? – хмыкнул он. – Колдовать, что ль, кто за такие бабки намылился… не иначе как импотент какой раскошелился, носорожье-то как раз для этого дела… Из Сингапура, говоришь?