Проверку документов все эти плавающие и путешествующие восприняли со скорбными охами, стенаниями и причитаниями на всех ведомых и неведомых языках. И огласился «Вавилон» плачем и воплем: горе, горе тебе, о великий город! Кате чудилось, что она присутствует при отзвуках какого-то почти библейского действа…
– Куда мы пойдем? Гонишь, не разрешаешь. Тогда скажи – куда нам? – патетически восклицал худой, точно Царь-Голод, афганец, за брюки которого держались, мал мала меньше, шестеро черноглазых, испуганных, точно мышата, ребятишек. – Ну нэт у меня разрешения, нэт визы… Ну куда мне идти отсюда? Я офицер, в Кабуле жил раньше. Бабраку служил, Наджибулле, вам же служил, как пес, – голос его пресекся. – А теперь… Вы ушли – нас там рэзать свои же стали, головы – долой…
Катя вздрогнула невольно: это он к чему?
– Куда я с детьми, с матерью больной без копейки пойду?
– Я тебя понимаю, Резвон, – басил в ответ участковый Арбузов (видно было, что афганца этого он отлично знает, проверял вот так уже не раз, и все это было словно хорошо отработанный, однако безрезультатный ритуал, потому что в самом деле – куда этих вот оборванных, нищих беженцев-горемык было девать?). – Я все понимаю. И детей мне твоих жаль, Резвон. Но и ты нас пойми. Порядок есть порядок.
Они долго еще выясняли, «что есть порядок», Катя же почти оглохла от воплей, причитаний, призывов. Ее со всех сторон дергали, теребили за платье, что-то горячо объясняя по-арабски, по-бенгальски, по- курдски…
Однако в этом содоме она все же успела заметить, что в растревоженной горластой толпе разные люди ведут себя по-разному. Вьетнамцы, например, держались особняком от остальных. Документы у них были в полном порядке. И вообще они не производили впечатления людей, задавленных нищетой и сломленных отчаянием. Катя, когда ажиотаж вокруг Арбузова и сотрудников ОВИРа несколько поутих, попросила участкового показать ей тех вьетнамцев, которые с трудом, но все же опознали в обезглавленных своих соплеменников. И спустя десять минут Арбузов подвел к ней двоих. Катя сначала думала, подростков – они ей до плеча едва доходили, но оказалось, что это взрослые и даже пожилые мужчины.
Говорили они по-русски сносно. Впрочем, когда речь заходила о вещах, которые они по какой-то причине не желали обсуждать, тут же прикидывались, что «моя твоя не понимай».
После получасового увертливого диалога Кате удалось узнать очень немногое; что тех пропавших звали Чанг и Тхо. Что жили они в Чудинове уже пятый год, деньги семьям в Ханой посылали регулярно. А сами занимались тем, что торговали, как и рассказчики, на вещевой ярмарке за Кольцевой дорогой хлопчатобумажными изделиями, полотенцами и постельным бельем. Что – «весной это случилось, а когда – точно не помним», – собирались они в Малый Ярославец за товаром. «Господи, – подумала тут Катя, – куда их носит!»
Но из поездки той Чанг и Тхо так и не вернулись. «А потом нас больница полиция везла, – продолжали вьетнамцы, – а там мертвые, уй-юй-юй нехорошо это…»
Катя кивала головой: конечно, нехорошо, а сама уныло думала – примерно то же самое рассказал ей и Колосов. Не стоило и тащиться в такую даль, в этот сумасшедший «Вавилон», чтобы…
– Ходить за мной быстро, не оборачиваться! – Кто-то прошипел ей это в ухо, ущипнув за руку.
Позади, точно видение из экзотического сна, стояла молодая пышнотелая мулатка, похожая на спелый грецкий орех, в синем открытом сарафане и желтом тюрбане. Очень даже нарядная для этой ночлежки. Плавно лавируя в толпе, она двинулась куда-то по коридору. И вот желтый тюрбан мелькнул уже где-то на лестнице, ведущей на второй этаж…
Катя начала протискиваться следом в толпе жильцов. «Вах! – брутальный индус в бархатной черной чалме сделал вид, что ослеплен ее видом. – Вах, какой сладкий русский дэвочк!» Катя заскользила, как угорь, вертя головой: ей не очень-то хотелось углубляться одной в недра этого «Вавилона», теряя из виду Арбузова и сотрудников милиции, плотно занятых проверкой документов еще пока только на первом этаже.
А мулатка, вертя пышным задом, поднималась уже на третий. Катя, собравшись с духом, шла по пятам за ней. Ах, если бы все это приключение происходило где-нибудь на Багамах, в какой-нибудь ромово- банановой фазенде… А не в подмосковной хрущевской развалюшке на шоссе Москва–Рязань…
– Сюда ходить. Здесь. – Мулатка толкнула одну из дверей. – Тихо, ш-ш-ш… – Она таинственно приложила палец к губам.
Катя оглянулась – нечто вроде общественной кухни циклопических размеров: столы, газовые плиты, странные запахи, немытая посуда в рыжей от старости раковине…
– Ты понять меня. Ты русский,
– Скажу, скажу, – заторопилась и Катя: ох, Сережку Мещерского бы сюда! Он спец великий по африканским диалектам, пять лет в институте зубрил. А тут как сквозь дебри: про погибшего вьетнамца эта шоколадная прелестница что-то толкует, который был ее прежним любовником и…
– Они машину искать то утро. Холодно быть. Дождь. Машину голосовать – я видеть. – Мулатка наклонилась к Кате. – Я следить, хотеть видеть, как Сайгон уезжать, – он ревновать меня, бить, понимаешь? Две машины они останавливать, торговать. Их не брать – мало давать денег. Потом третья взять. Они садится в нее и ехать, понимаешь? И все – не приезжать.
– Какая это была машина? Какой марки? – спросила Катя. Мулатка лишь пожала плечами:
– Маленький. Марка – я не понимать.
– Не грузовик? Легковая, значит… А цвет? Какого цвета машина была?
Мулатка молча ткнула в Катину бежевую летнюю сумочку.
