поздоровался с солдатами.

– Произвели меня в благородия. В строю я теперь офицер, а вне строя как был для Вас Филиппом Ивановичем, так прошу меня и величать, чтоб я не загордился, – шутил Блохин.

Он наотрез отказался переселиться в офицерскую палатку и остался по-прежнему с солдатами. Блохин стал поручать Лежневу и Родионову беседы с солдатами других частей, понимая, что теперь ему, офицеру особенно доверять не будут.

Заяц предложил было отметить производство Блохина в офицеры хорошей выпивкой, но Блохин решительно отказался. Борейко его поддержал, и празднование ограничилось тем, что выпили по рюмке за здоровье вновь испеченного «благородия». При упоминании об этом Блохин поперхнулся.

– Для меня «благородие» звучит как ругань, – усмехнулся он.

Варя больше всех обрадовалась производству Блохина в офицеры. Сидорин только дружески пожал руку Блохина и сказал, что одним офицером будущей пролетарской армии стало больше.

Ввиду того, что сёстры передового отряда Красного Креста Ветрова и Осипенко решительно отказались ехать с отрядом, Варя немедленно послала телеграмму в Сызрань и через несколько дней в отряд прибыли Анель и Зоя Сидорина. Емельянов не возражал, чтобы на передовой линии действовал филиал перевязочного пункта и обе были зачислены на службу в его отряд.

Неожиданно прибыл эшелон с новыми орудиями и запасными частями для тяжёлых батарей. Началась срочная работа, и к утру обновлённые пополненные батареи были готовы к бою.

С первыми проблесками рассвета Борейко взобрался на свою командную вышку в лесу и приказал всем батареям открыть огонь по заранее указанным целям. Передний край немецкой обороны утонул в дыму и пламени. Немецкие батареи молчали, и только в воздухе беспрестанно летали вражеские самолёты, наблюдая за всем происходящим у русских. Разрушение немецких укреплений велось систематически и методично, согласно разработанным заранее инструкциям. За результатами обстрела велись непрерывные наблюдения.

Канонада не умолкала целый день. К вечеру пушки настолько раскалились, что стрелять из них стало уже опасно. Тяжёлые батареи прекратили обстрел, а лёгкие продолжали, затрудняя исправление разрушений, нанесённых тяжёлыми дивизионами.

После жаркого дня с болот поднялся густой туман, который наполнил всю долину реки Стоход. Едва стемнело, как сапёры занялись наведением мостиков через болотистую реку.

В условленный заранее час на мостки отправились разведчики от различных полков. Преображенцев вёл Сидорин. Здесь же для связи с артиллерией находились Зуев и Блохин. За ними шли телефонисты, тянувшие провод, крепя его по краям досок.

Разведчики прошли уже большую половину реки, когда из темноты неожиданно ударили немецкие пулемёты. Они были хорошо пристреляны. Сразу появились убитые и раненые, раздались крики о помощи, стоны.

Сидорин, а за ним и Блохин и Зуев спрыгнули прямо в болото и, чтобы окончательно не завязнуть в трясине, руками придерживались за доски мостков. Теперь пулемётные очереди пролетали над их головами. Были хорошо видны места, откуда вели огонь пулемёты.

Сидорин тщательно прицелился и дал очередь по вспышкам вражеского пулемёта. Он замолчал, зато справа и слева заговорили два новых. Провод, который соединял разведчиков с их тяжёлой батареей, сохранился, и Зуев, соединившись с Борейко, попросил «огонька». Огромные снаряды со страшным грохотом разорвались неподалёку, обсыпав разведчиков землёй и осколками бетона. Пулемёты на этом участке замолчали.

Ночь зажглась всполохами огней. Грохотали взрывы, тяжело рвались снаряды, раздавались выстрелы винтовок и пулемётов. Пехота спешно растекалась по разрушенным немецким укреплениям. Блохин случайно обнаружил хорошо сохранившийся немецкий бетонированный блиндаж. Здесь и обосновался штаб участка. Оставив для связи с батареей Васю, Блохин поспешил туда, где шёл бой.

Вторая полоса немецкой позиции была слабее первой, и к утру русским удалось занять её. Немцы отошли на тыловой рубеж обороны.

Здесь Блохин встретил смертельно уставшего Сидорина.

– Сколько сегодня зазря народу положили – страшно подумать. И наших и немцев. И всё во славу царя- батюшки и немецкого кайзера, – с грустью проговорил Сидорин.

Закурили и долго молчали, думая об одном.

– Настроение-то у Ваших солдат какое? – справился Блохин.

– Известно какое! Потери огромные, а результаты боёв весьма скромные. Даже в гвардейских частях и то солдаты начинают многое понимать.

Вечером, когда стемнело, снова навели мостки через Стоход, по ним началось усиленное движение. Подходили свежие части, отправляли в тыл раненых, подвозили пищу и боеприпасы.

Борейко с прибывшими на батарею Шихлинским и Кочаровским планировали действия на следующий день. Представитель гвардейского штаба предупреждал, что на завтра намечен решительный штурм германских оборонительных линий с прорывом на Ковель.

– Тогда завтрашний день можно считать последним днём существования царской гвардии в том виде, как она существовала до сих пор. Три четверти, если не больше останутся завтра на Стоходе и на его болотистых берегах, сказал Борейко. – Третья полоса германских укреплений сохранилась почти полностью. Штурмовать её сейчас невозможно!

– Для русской армии нет ничего невозможного! – надменно заявил представитель гвардейского штаба.

– …В том числе и бессмысленное самоуничтожение, – отрезал Борейко. Но гвардейское начальство стояло на своём: на рассвете должен был начаться штурм третьей полосы германских оборонительных укреплений.