– От Блохина и Васи – лиц, Вам хорошо известных, – сказала Варя.

– Спасибо за новость. Буду знать, с кем имею дело, – ответил Енджеевский.

Затем из разговора выяснилось, что Стах собирается ехать по делам в Луцк, где находились высшие штабы корпуса и армии.

Варя упросила взять её с собой, надеясь на обратном пути побывать в тяжёлом дивизионе Борейко.

В Луцке Варя разыскала главного уполномоченного Красного Креста армии и упросила его перебросить свой перевязочный отряд в район предстоящих боёв на Стоходе. Уполномоченный тут же вручил ей распоряжение Емельянову «в самом срочном порядке переместиться в район гвардейского отряда». Варя должна была сегодня же доставить эту бумагу в свой перевязочный отряд.

Как только Стах закончил дела в Луцке, они направились в район расположения тяжёлых батарей. Никто точно не знал, где они находятся, и пришлось довольно долго проплутать, пока наконец не натолкнулись случайно на Зайца, который ездил в интендантство за продовольствием и, увидев Звонарёву, подошёл к ней. Енджеевский знал его больше по рассказам, чем лично. Но по той приветливости, с какой Варя разговаривала с солдатом, называя его по имени и отчеству, Енджеевский понял, что он тоже из Артура, и дружески с ним поздоровался. Заяц пересел к ним в машину и показал дорогу шофёру. Одновременно он делился новостями. В Питере очень голодно, и всё стоит бешенные деньги. Быстро нарастает недовольство среди рабочих. Говорил это Заяц вполголоса, чтобы не слышал солдат – водитель машины. Рассказал он и о том, ждут возвращения из Ставки верховного Шихлинского, где решается судьба предстоящего наступления. Сам Заяц считал это авантюрой и рассказывал, что гвардейские солдаты наступать не хотят.

Енджеевский слушал Зайца с большим вниманием, так как понимал, что только присутствие Вари позволяет солдату так открыто высказываться о существующих порядках и гвардейском начальстве.

В батарее Варя встретила Шихлинского, который только что вернулся из Ставки. Генерал был мрачен и молчалив. Даже с Варей поздоровался сухо и неприветливо. Звонарёва поняла, что стесняет Шихлинского, и поспешила уйти к солдатам, чтобы узнать батарейные новости. Блохин был настроен очень мрачно. Он считал, что предстоит огромная человеческая бойня по прихоти начальства и без всякой к тому надобности.

– Объявить бы всем солдатам, что не пойдут в наступление… Да сильна ещё дисциплина в армии, и особенно в гвардии, – вслух рассуждал он. Приехал генерал Шихлинский и привёз строгий приказ – штурмовать немца во чтобы то не стало, и обязательно пятнадцатого июля, во Владимира день. Говорят, сам Гришка Распутин указал этот день, а его слово свято. Помолился он богу, приснился ему сам киевский князь Владимир, и решили сон вещий, и число самим господом богом ему предуказано. Под корень надо рубить царский режим, тогда этого не будет, – бурчал Блохин.

– Всему своё время, Филипп Иванович. И оно скоро придёт. Надо пока собирать силы.

Пока Варя беседовала с Блохиным и Зайцем, Енджеевский побывал в гвардейском штабе, ознакомился с обстановкой на фронте и выяснил, что в случаи удачи в прорыв будет брошена и 102-я дивизия, в которой находился полк Енджеевского.

На совещании артиллеристы распределили цели между батареями. дальнобойные пушки Шнейдера и Виккерса решили выдвинуть к переднему краю обороны. Это давало возможность обстрела глубоких тылов немцев, но ставило батареи под удар немецких не только тяжёлых, но и лёгких батарей.

– Нас могут подбить в самом начале артиллерийской подготовки, а пушки у нас уникальные, – возражали командиры этих батарей.

– Тогда отправляйтесь экспонатами в музей, – насмешливо проговорил Шихлинский.

С рассвета тринадцатого июля началась артиллерийская подготовка. К вечеру четырнадцатого она заканчивалась.

В ночь на пятнадцатое или рано утром пятнадцатого начинался штурм немецких позиций. Все знали, что наличными средствами полностью разрушить передний край немецкой обороны невозможно и что при штурме неизбежны большие потери. Все дело сводилось к тому, чтобы по возможности уменьшить их.

Через болотистую реку надлежало заблаговременно построить деревянные мостки и сделать это незаметно для немцев. Сапёры должны были только установить опоры, по которым можно было быстро настелить заранее заготовленные доски.

Немцы усиленно вели воздушную разведку, но артиллерийского огня почти не открывали, скрывая расположение своих батарей.

Как только выяснилось время наступления, Енджеевский заторопился в полк. С ним уехала и Варя, едва обменявшись несколькими словами с с мужем. Приказ о переброске перевязочного отряда на передовую очень огорчил его маленький персонал. Сёстры Ветрова и Осипенко отказались покинуть батарею Кремнёва, хотя он сам уговаривал подчиниться приказу штаба армии. Уполномоченный Емельянов тоже не стремился в опасный район. Однако приказ есть приказ, и Емельянову ничего не оставалось, как подчиниться. Так перевязочный отряд перешёл в район стоянки литерных артиллерийских дивизионов.

Зуев стал старшим офицером, а Блохина, получившего Георгиевский крест первой степени, представили к производству в прапорщики, как он не плевался и ни отказывался.

– Дослужился, Филя! Наденешь офицерские погоны, станешь благородием! – подтрунивал над ним Борейко.

– С меня такое благородие, как из чего-то пуля, – уверял Блохин.

Вскоре пришёл приказ о производстве его в офицеры. Он даже хотел было напиться с горя. Но на фронте появился присланный с пополнением Павел Петрович Сидорин. Он уже ходил подпоручиком и нисколько не тяготился этим обстоятельством.

– Помни, Филипп Иванович, нам, партии, очень нужны образованные и имеющие боевой опыт офицеры из пролетариев, из рабочих. Революцию надо делать умелыми руками. Значит надо постигать военную премудрость. А проще всего это сделать не солдату, а офицеру, перед которым открыты все военные секреты.

Когда Блохин впервые появился перед солдатами в офицерской форме, Родионов особенно громко и раскатисто скомандовал «смирно» и отдал ему рапорт. Блохин выслушал его как должное и громко