Миша прислушивался к каждому шороху за стенкой. Там Люся — его радость и счастье. Сердце билось учащенно, замирало от восторга. Такое чувство он испытывал впервые.

А Люся думала о нем. Именно таким и представляла его в своих девичьих мечтах: сильным, верным.

После завтрака они отправились к морю.

— Как хорошо здесь, Миша, правда? — спросила Люся, спускаясь по крутому склону.

— Неповторимо. Родился я на лимане, в детстве он был для меня морем. Искупаться бы, да холодно.

— Приезжай в следующем году летом. Вот тогда…

— А я был уверен, что в следующем году приедем вместе.

— Ты приехал за мной? Мишенька! Да с тобой хоть на край света. Но как с аспирантурой?

— А что, если перерыв сделать? Я не могу без тебя, — очень серьезно произнес Миша.

— Лучше бы, конечно, перевестись. Поговорю на кафедре, может, что и получится.

— А если нет, то, значит, еще два года?

— Видно, так, — помедлив, ответила Люся.

— Поедем. Брось все. Потом разберемся. Мы будем вместе. Ведь это счастье.

— Мишенька! Надо подумать. — Прижимаясь к любимому, Люся с волнением думала о том, как ей быть, а сердце выстукивало: «Миша», «институт», «аспирантура».

Поблекшее солнце, плеснув на прощание слабыми лучами, скрылось за хмурыми облаками. С моря потянулись последние чайки.

— Похолодало. — Люся, поеживаясь, крепче прижалась к плечу Михаила. — Пойдем. Родители будут волноваться. Не могут привыкнуть, что я давно взрослая.

В трамвае было пусто, гулял сквозняк.

— Озябла? — спросил Горновой, прижимая Люсю к себе. — Вот так бы всю жизнь, не расставаясь.

— Так и будет, Мишенька. А теперь тебе надо поехать домой. Наверно, уже розыск объявили. — Люся озорно улыбнулась. — И никаких возражений.

— Подчиняюсь, но завтра приду чуть свет.

Он и в самом деле с утра уже был у Белецких.

— Пока Серафима Филатовна готовит завтрак, пойдем ко мне, покажу кое-что, — пригласил Антон Ефимович, направляясь в кабинет.

Миша охотно согласился.

— Вот мое богатство. С ним не расстаюсь ни при каких обстоятельствах, — повел старик взглядом по стеллажам.

— Да тут несколько тысяч томов!

— Дело не только в количестве. Здесь редчайшие произведения. Вот например, «Притчи Эссоповы на латинском и русском языке». Напечатаны в Амстердаме собственным типографом Петра Первого Иоганном Тессингом в тысяча семисотом году.

— А вот еще один шедевр: «Путешествие изъ Петербурга въ Москву», — прочитал Миша на титульном листе. Ниже пробежал славянский текст: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».

— Прижизненное издание Радищева, — пояснил Антон Ефимович. — Вышло в свет в мае тысяча семьсот девяностого года в количестве шестисот пятидесяти экземпляров. Интересно, что типография была в доме самого писателя, а издание происходило «по-семейному». Набирал таможенный надсмотрщик Богомолов, тискали крепостные, корректуру держал сам автор. Молва о книге загудела набатом, едва первые экземпляры попали к читателям. Так смело и дерзко восстать против рабства, против крепостничества и самодержавия, как это сделал Радищев, до него никто не посмел даже в мыслях. Судьба Радищева известна. Ладно, потом еще пороемся в книгах, а сейчас потолкуем о наших делах.

Сели. Антон Ефимович долго молчал, видно, размышлял о чем-то очень серьезном.

— Ты меня радуешь, Михаил, — наконец сказал он. — Силой своей, умом, сознанием, убежденностью.

— Вам спасибо, Антон Ефимович. Помните, как везли меня в школу крестьянской молодежи?

— Как не помнить? Но это было только начало. А дальше ты сам по жизни шел. И потому, что держал правильный курс, кое-чего добился. Именно кое-чего. Не забывай о перспективе. Я вот вспоминаю. Пошел я по военной стезе — офицер гвардии, служба при дворе. Ну и деньжата в кармане — соблазны всякие. Опротивело. Другие в академию генерального штаба, а я не захотел служить монарху, подался в деревню. Когда свершилась Октябрьская революция, счел самым верным служить народу в рядах молодой Красной Армии, но оказался слабо подготовленным. Выручило то, что попал к хорошим людям. Научили военспеца уму-разуму, пошире открыли глаза на жизнь, за что и буду благодарен до конца дней. В рядах молодой Красной Армии воевал против Деникина, а потом на Дальнем Востоке, дошел до Владивостока. — Антон Ефимович пошарил в ящике своего большого старинного стола, достал шкатулку.

— Вот он.

Миша первый раз в жизни увидел так близко орден Красного Знамени.

— Ты живешь в другое время, — продолжал Антон Ефимович, — хорошо понимаешь, что будешь служить своему народу. Надо поставить перед собой цель — глубже овладеть военными знаниями. А для этого надо окончить академию.

— Вы, Антон Ефимович, заглянули мне в душу! — воскликнул Михаил. — Академия — моя заветная мечта, но вот… — Миша смущенно умолк, опустил голову.

— Что за «но»?

— Как-то неловко…

— Смелее, товарищ лейтенант!

— Антон Ефимович, мы с Люсей… решили пожениться.

— Мы с Серафимой Филатовной иначе и не думали…

Антон Ефимович намеревался продолжить разговор, но донесся протяжный звонок.

— Вот и она. Легка на помине.

— Все в порядке! — воскликнула Люся, сияя от радости.

— Пора за стол, — предложила Серафима Филатовна. — О делах — потом.

После завтрака Люся таинственно сообщила:

— Отпуск разрешили и насчет перевода не возражают. Надо, чтобы дали согласие там, в вашем институте.

— Видишь, как все здорово! — Миша нежно поцеловал ее в щеку, — А я с отцом говорил.

— О чем?

— О нас.

— А он?

— Добро дал.

— Думаю, и мама не против. Она тебя как сына любит.

Серафима Филатовна, и верно, не возражала. Спросила только:

— В дорогу-то когда?

— Через две недели, — ответил Михаил.

— Стало быть, еще есть время наглядеться на вас.

До свадьбы оставалось несколько дней, и вдруг — телеграмма: «Лейтенанту Горновому срочно прибыть к месту службы». Это было третьего декабря тридцать девятого года. «Возможно, в связи с событиями на финской границе», — подумал Миша.

С большим трудом успокоив мать, он поспешил к Белецким.

— Что-то случилось? — спросил Антон Ефимович, заметив, как взволнован Михаил, а прочитав телеграмму, развел руками. — Тут, брат, ничего не попишешь. Служба. Что ж, пока отложим свадьбу.