Правда, Кейт и ее коллеги все равно продолжают сканировать толпу в отчаянной надежде увидеть человека, о внешности которого они не имеют ни малейшего представления. Вдобавок ко всему день выдался солнечный, и многие пришли в темных очках, поэтому не приходится надеяться опознать преступника по бегающему взгляду или, наоборот, по напускной невозмутимости.

Кейт ловит взгляд Фергюсона. Он качает головой. Уилкокс озирается и пожимает плечами. Рипли делает то же самое. Аткинс подходит к ней.

– Ничего. Им может оказаться кто угодно. Если он вообще здесь.

– Мне пора отправляться в Лондон. Если на снимках обнаружится что-то интересное, дайте мне знать.

В ожидании прибытия министра Кейт выглядывает в окошко.

Это место, буквально источающее запах власти, она помнит еще со времени работы в Скотланд-Ярде: серая громада Министерства внутренних дел, вооруженные часовые и колониальное великолепие высящегося по ту сторону Сент-Джеймсского парка здания Министерства иностранных дел. Правительственный комплекс, с его департаментами, поглощающими по утрам и выплевывающими по вечерам тысячи чиновников. Армия в серых костюмах, собирающая и анализирующая информацию, на основе которой принимаются государственные решения. В пределах лондонского Сити денег неизмеримо больше, по части новаций это место не дотягивает и до уровня паршивенького бизнес-центра, однако, когда речь заходит о власти как таковой, то нигде она не сосредоточена в большей степени, чем здесь, на небольшой территории, к северо-западу от Вестминстерского моста.

Министр внутренних дел торопливо идет по коридору. Кейт встает.

– Старший детектив-инспектор Бошам? – Он пожимает ей руку. – Пожалуйста, проходите.

В жизни он выглядит вовсе не так внушительно, как на экране. Телевидение обладает возможностью преподнести зрителю образ, довольно далекий от действительности.

Они проходят в его кабинет. Он сдержанно элегантен, какими бывают кабинеты некоторых адвокатов: такими рабочими помещениями обзаводятся люди, которым нравится считать, что они работают в собственном доме, а не в офисном центре. Письменный стол, похоже, из красного дерева, и камин на дальней стороне помещения самый настоящий. Очевидно, хваленый публичный аскетизм 'новых лейбористов' проник далеко не во все закоулки коридоров власти.

– Господи. Неужели вам не жарко во всех этих одеждах?

– Нет, все нормально. Спасибо.

Он подводит ее к стулу, а сам не обходит стол, чтобы сесть в кресло, а присаживается на краешке столешницы. Этим, как и каждым своим выверенным, экономным движением, министр показывает, что работы у него гораздо больше, чем времени. А потому без раскачивания переходит к делу.

– Ваша просьба, детектив, мягко говоря, необычна, и я решительно не представляю, на каком основании я мог бы ее удовлетворить. Редферн Меткаф осужден за убийство, и если он покинет место заключения даже на короткое время, это способно породить серьезные проблемы. Конечно, с ним самим по этому поводу еще не советовались.

– Если вас беспокоит огласка, сэр, ответ прост. Никакой огласки не будет.

– Это создало бы прецедент. Покинуть место заключения, пусть с сопровождением и под поручительство – а вы, по существу, предлагаете именно это, – заключенный может лишь в следующем случае: если для него установлен режим содержания 'С', если ему осталось не более четырех лет до конца срока и если его дело должно быть рассмотрено комиссией по помилованию в течение ближайших двенадцати месяцев.

И даже в таком случае речь обычно идет о сопровождении его до ближайшего населенного пункта, а никак не через полстраны. Увы, Редферн Меткаф не отвечает ни одному из этих условий. Он заключенный категории 'В', до истечения минимально обязательного срока реального отбытия наказания ему еще более одиннадцати лет, а о помиловании и речи не идет. Если я откликнусь на вашу просьбу, то тем самым предоставлю каждому Тому, Дику и Гарри право ходатайствовать о чем-то подобном. Мы стараемся подтянуть систему отбытия наказаний, а не либерализовать ее.

– При всем моем уважении, сэр, – (как часто эта фраза переводится как 'вы несете собачью чушь, сэр'), – вопрос о прецеденте нельзя отнести к существенным препятствиям. Случаи такого рода были, есть и останутся настолько редкими, что каждый из них, вне зависимости от вашего решения по данному ходатайству, всегда будет рассматриваться в индивидуальном порядке. А Редферн Меткаф уникальный человек, я осмелюсь сказать, уникальный заключенный.

– Вы знаете, почему он там, детектив. Как мне помнится, именно вы первой прибыли на место преступления. Вы видели, что он натворил.

– И знаю, что довело его до такого поступка. Я свидетель того, что он согласился – нет, настоял! – на собственном заключении. Вне всякого сомнения, это самый удивительный человек, с каким мне довелось работать.

– Начальник 'Вормвуд-Скрабс' не может предугадать, какое воздействие произведет на его психическое здоровье посещение мест преступлений.

– Возможно. Но в этом отношении я бы положилась на мнение самого Реда. У него острое самовосприятие. Он знает, что ему можно, чего нельзя. Знает, какую черту опасно переступать. Знает, что причинит ему боль и что не причинит. Я этого не знаю. Но зато точно знаю следующее – если и есть человек, способный постичь менталитет преступника, творящего зверства в Абердине, так это Ред Меткаф.

– В таком случае покажите ему свои записи по делу. Привезите ему фотографии с мест преступлений. Почему бы ему не высказать вам свои соображения, не покидая камеры, не создавая затруднений и не подвергая опасности свое психическое здоровье.

– Сэр, вы когда-нибудь видели, как Ред работал на месте преступления?

– Нет.

– Он похож на ищейку или охотничью собаку. Ред не просто смотрит, он чует, он прислушивается, он касается, он пробует на вкус. Он использует каждое из чувств, дарованных ему Богом, до единого и, может быть, парочку сверх того. К сожалению, всех наших записей, фотографий, отчетов о вскрытиях недостаточно. Это не заменит выезда на место, как просмотр туристической брошюры не может заменить