Среди ополченцев затесался и унылый красильщик. Его длинная кислая физиономия являла удивительное несоответствие с воинственным нарядом – кольчуга, меч, арбалет и кинжал на поясе.

В толпе послышались смешки, но звонарь, проверив «новобранца», нашел его экипировку правильной и безукоризненно подогнанной.

– Молодец! – рявкнул Бомбах, одобрительно хлопнув ополченца по железному плечу. Красильщик мрачно буркнул:

– Чай, не в конюшне родился. Пять годов в щитниках отмотал, покуда не продырявили под Демсвартом…

– Да ну? Как звать? – восхитился звонарь. Красильщик пробормотал:

– Длинным Ранди кликали в легионе… – и вдруг оцепенел, глядя через плечо митрианцу. Бомбах удивленно повел глазами и понял, что ополченцы его, сбившиеся перед входом в оружейню в некое подобие неровной шеренги, тоже замерли, глядя на что-то за спиной звонаря, и вроде бы даже не дышат. Также монах осознал с удивлением, что кругом как-то чересчур тихо.

Даже дождь перестал. Бомбах повернулся кругом.

Собравшаяся толпа расступилась, образовав широкий проход. Посередине этого прохода, окруженный полудюжиной мрачных воинов в черно-серебряных латах, стоял седой гигант в блестящей, как рыбья чешуя, кольчуге, с лицом, будто высеченным из камня, но вместе с тем живым, энергичным и привлекательным. В спокойно опущенной вдоль бедра руке он сжимал массивную двойную секиру драгоценной синей стали.

Взгляд голубых глаз киммерийца, удивительным образом суровый и безмятежный одновременно, не отрывался от лица митрианца. При этом монах, мужчина могучего телосложения и не робкого десятка, чувствовал себя странно: вроде как если бы легендарный великан или сам Кром положил ему на плечо тяжеленную ладонь, вдавив в землю так, что не пошевельнуть даже пальцем.

Конан глянул в сторону… бегло осмотрел монахово воинство, тишком подровнявшееся и втянувшее животы… и усмехнулся одними губами. От этой усмешки огромный гранитный валун скатился с плеч брата Бомбаха. Толпа взорвалась здравицами. Кричали все и всюду там, откуда виден был вышедший во двор Аквилонец: гвардейцы на стенах, женщины и дети у ворот, ополченцы Бомбаха вопили, потрясая только что обретенным оружием:

– Да здравствует Аквилонец!

– Аквилонец с нами!

– Слава королю Конану!

Киммериец выждал ровно пять ударов сердца, затем повелительно поднял ладонь, и крики стихли, словно обрезанные ножом.

– Я жив, и король Эклинг жив тоже! – громко возгласил он в наступившей тишине, нарушаемой лишь падением редких капель с крыш, треском факелов и время от времени жутковатым завыванием за воротами замка. – Но ваш король… он ранен. Тяжело, хотя я уверен, что он выживет. Не теряйте надежды. Сейчас мы должны сделать все для обороны замка. У нас хватит сил и оружия, чтобы дать достойный отпор любой опасности. Руководить обороной замка буду я, а также командир моих аквилонских гвардейцев сотник Галтран, капитан дворцовой гвардии Илек… Ополчением, созданным по моему… личному приказу, – тут Конан вновь посмотрел на брата Бомбаха и едва заметно покачал головой, словно говоря «ну, я тебя…», – командует брат Бомбах, достойный служитель Митры. Приказам этих людей подчиняйтесь беспрекословно!

Снова зазвучали приветственные крики.

Конан же шагнул к монаху и сказал вполголоса, нагнувшись так, чтобы никто более его слов не услышал:

– Когда мне доложили, что мой приказ исполнен и ополченцы радостно растаскивают арсенал, я был весьма удивлен. Ясно, почему Эртель так жаждал тебя повесить. Впрочем, насчет ополчения – хвалю. Командуй, если сумеешь, и держитесь крепко, ибо, боюсь, с наступлением темноты нам придется туго.

Опасения Аквилонца подтвердились сразу вслед за тем, как на Вольфгард опустилась ночная тьма. К тому времени крепостной двор стараниями поименованных Конаном офицеров, а также Бомбаха и еще нескольких человек из ополчения был освобожден от теснившихся вдоль стен беженцев. Горожан разместили во внутренних помещениях цитадели, раненых унесли, и в коронном замке установился относительный порядок. Не дремали и магики. Время от времени с верхней площадки донжона срывалась очередная вереница магических шаров, устремляясь на замену гаснущим – тем, что с сонной равномерностью облетали замок по окружности. Гроза, отшумев свое, удалилась за Граскааль, и на стенах во множестве запылали факелы, а в прозрачном ночном небе появились яркие крупные звезды.

Обычной ночью караульщики нипочем не заметили бы в их зыбком, недостоверном свете быстрые тени, вынырнувшие из мрака городских кварталов там, где постройки ближе всего подступили к подножию крепостного холма. И даже теперь, когда непреходящий страх заставлял часовых вздрагивать от каждого шороха, а арбалетчики готовы были палить почем зря по малейшему шевелению, попытку нападения со стороны Снежных ворот едва не проглядели. Несколько дюжин скогров, принявших самые причудливые очертания, неслышно вскарабкались по стенам. Первые твари уже протискивались в зазоры между зубцами на гребне, когда один из гвардейцев, обернувшись на звук, увидел на фоне звездного неба уродливую черную фигуру.

Стражник заорал, призывая на помощь, и в упор разрядил арбалет. В следующее же мгновение могучий удар смел его со стены. Когти оборотня не смогли пробить кольчугу, однако падение с высоты добрых сорока локтей оказалось для человека роковым. Спустя несколько ударов сердца над Снежными воротами закипела кровавая сеча, раздались крики боли, боевые кличи и яростный звериный вой, зазвенела сталь.

Скогры напали нестройной толпой, действуя скорее как кровожадные животные, чем как существа, наделенные разумом. Единственное, что ими двигало – жажда убийства. На их стороне была внезапность и ночная тьма, в коей твари видели ничуть не хуже, чем при дневном свете.

Оба эти преимущества оборотни вскоре утратили.

Люди успели подготовиться и рубились отчаянно, не отступая ни на пядь, смертоносные когти и клыки скользили по стали кольчуг, и ночные монстры быстро уяснили на собственной шкуре, что даже их удивительная способность к восстановлению имеет границы. Арбалетную стрелу в глазницу, отрубленную голову или перебитый хребет не в силах залечить ни одно живое существо, а падение с крепостной стены на