Кто-то плакал. Кто-то молился. Под навесом из грубой холстины в несколько слоев, на скорую руку сооруженным у стены донжона, стонали раненые, дожидаясь, покуда их перенесут во внутренние казематы на носилках из связанных копий.

Мимо озирающегося митрианца пробежали два оборванных подростка, таща на стену здоровенные пуки новеньких тисовых стрел из арсенала. Бомбах, коему довелось в свое время оружным постоять и под стенами, и на стенах, приметил, что стрелы зажигательные – головки туго обмотаны просмоленной паклей. Вдоль всей стены, под лесами, занимая едва не половину крепостного двора, молча и терпеливо мокли люди. Почти все они были безоружны, некоторые держали на руках детей. Брат Бомбах навидался на своем веку достаточно беженцев, чтобы с первого взгляда понять, откуда взялась и из кого состоит испуганно притихшая орава. Второй же взгляд открыл ему еще кое-что.

Беженцев собралось много. Гвардейцев же, напротив, насчитывалось едва не вдвое меньше против обычного гарнизона, притом большей частью они, лишенные какого бы то ни было четкого руководства, сбивались в кучки на крепостном дворе, не слишком превосходя горожан боевым духом. Бомбах скользнул взглядом по стенам. Да, лучники стояли на своих местах – с полдюжины или, возможно, человек десять.

Пока скогры не нападают. Но если решат напасть…

Он постоял мгновение и решительно двинулся к молчаливой толпе.

– Мир вам, братие, сестры и возлюбленные чада! – привычно начал он. – Тяжкое испытание ниспослал нам ныне Дарующий Свет, дабы укрепились в борьбе руки наши, и возросла вера наша в святое дело, и…

… и сбился.

Несколько человек, стоящих или сидящих ближе других, нехотя повернули головы, прочие вообще не обратили внимания. Фальшиво-бодрый призыв не произвел на измученную и продрогшую паству никакого впечатления.

Брат Бомбах кашлянул и присел на корточки. Дождь продолжал монотонно барабанить по спине, по лысине звонаря, крупными холодными каплями стекая на глаза и за шиворот.

– Что там, в городе? – негромко спросил он ближайшего беженца, мосластого красильщика в кожаном фартуке, с навечно въевшимися в руки красными и зелеными разводами.

– Жуть, – так же вполголоса ответил тот с унылым выражением на длинном, будто сведенном кислой гримасой лице. – Говорят, будто ничто их неймет – ни меч, ни огонь. Токмо магия их и держит. Как магики королевские выдохнутся – тут и конец всему.

– Что самое паскудное, – сказал рядом рослый бакалейщик с Цветочной улицы, коего Бомбах немного знал, – ладно бы какие гады подземные или там отродья колдовские, вроде того умруна, что давеча затоптали на Медовой. Так ведь нет – твой же сосед тебе кадык пытается вырвать! Сорок лет рядом жили душа в душу, друг к другу через калитку в гости ходили. Нынче вечером – светлые боги! Дверь в щепы, вваливается тварь страшная… я ее в топоры, ан глядь – это ж Карф, сапожник с соседнего двора! Шипит, плюется, когтями машет… еле я ноги унес… Что ж стряслось такое, ни с того ни с сего…

– Поговаривают, кое-кто в митрианских святилищах укрылся, – пробормотал третий. – Вроде они храмы не трогают, стороной обходют. Опасаются, значит.

– Опасаются, – подтвердил брат Бомбах. – Я ведь видел их, одержимых, ну как тебя сейчас – руку протянуть. И вот он я, пощупай – живой! Не подпускает их Свет Истинный, верно говорю, люди! Вера наша щитом нам послужит супротив порождений Тьмы!

– Свет-то оно, конечно, свет, – вздохнул унылый красильщик. – Только где ж его взять на всех, истинного-то? Точно говорю, пропадем здесь, как кролики в садке…

– Верно… Сожрут всех… Чего и говорить… – забормотали вокруг. Звонарь сокрушенно качал головой, про себя радуясь, что привлек наконец хоть какое-то внимание. К разговору начали прислушиваться те, кто сидел поодаль, некоторые, чтобы лучше слышать или вставить слово, подтягивались ближе, и вот уже вокруг митрианца в истрепанной рясе само собой возникло плотное живое кольцо.

– Тебя как звать, добрый человек? – спросил вдруг Бомбах у бакалейщика с Цветочной, встав на ноги и умышленно возвысив голос. – Видал тебя в лавке не один раз, да все недосуг было имя спросить.

– Вольдом кличут, – хмуро отозвался лавочник.

– Где ж семейство твое, Вольд? Никак бросил их?

– Говори, да не заговаривайся! – вспыхнул здоровяк. – Скорее я себя нелюдям на поживу отдам, чем Ренату с детишками! Вон они сидят, где посуше…

– Так как же ты спасся? – в изумлении воскликнул звонарь, всплеснув руками. – Их же, скогров проклятущих, ни сталь не берет, ни огонь, ни вода! Или ты магик?

– Как, как… – буркнул бакалейщик. – Отмахался топором – и ходу в замок… Страшные они, ясное дело, но жить захочешь – отобьешься и от ледяного демона…

– А ведь ты и с оружием небось ловок, – гнул свое митрианец. – И ежели снова случится за жену да за детей на бой выйти – выйдешь, пожалуй… Да ты ведь и не один здесь такой молодец, а? Эй, люди! Мужи доблестные! Есть среди вас такие, кто за свою семью и собственную жизнь не встанет насмерть?

Согласный гул многих голосов уверил звонаря, что тот нашел наконец правильный подход. Множество лиц обратились теперь к брату Бомбаху. Монах открыл было рот, намереваясь закрепить достигнутый успех, но тут прямо перед ним выскочил красильщик и завопил срывающимся голосом, потрясая сжатыми кулаками над головой митрианца:

– Да что вы его слушаете! Торчим посередь города в этой крепости, ровно крохотный островок на бурном море! Кругом твари кровожадные, коих ржавым топором не отогнать, ежели они надумают до твоего горла добраться! Может, еще посоветуешь с копием за ворота выйти да встретить чудовищ в чистом поле, по благородному? Оглянись вокруг, опомнись! Обречены мы, это уж точно! Нас тут половина – бабы с детьми, король Эклинг сам, говорят, к скограм переметнулся, про Аквилонца никто толком не ведает, жив ли, из замковой стражи хорошо если сотни полторы остались, а он…

Тут красильщик квакнул странно и смолк, и неудивительно – звонарь, ростом едва достававший противнику до плеча, но бывший вдвое шире, сильнее и массивнее, крепко двинул паникеру кулаком в