помогает мужчинам и женщинам удержаться на ногах, когда сила тяжести стремится опрокинуть их… уронить их вниз… заставить ползти… мы так… любили друг друга…

Она задремала и спала до тех пор, пока он не разбудил ее, задергивая штору или ступив на скрипучую половицу. У нее снова начался бред.

— Джон! — прокричала она сдавленным голосом, горло ее было забито слизью. — Ох, Джон, мне никогда не справиться с этой чертовой ручной коробкой передач! Джон, ты должен помочь мне! Ты должен помочь мне…

Слова ее сменились долгими громкими стонами, которых он слышать не мог, но тем не менее чувствовал. Из носа у нее потекла тоненькая струйка темной крови. Она откинулась на подушку и замотала головой из стороны в сторону, раз, другой, третий, словно приняла какое-то жизненно важное решение и после получила отрицательный ответ.

Потом она затихла.

Ник робко пощупал ей пульс на шее, затем на запястье и наконец на груди. Все кончено. Она была мертва. Часы на ее ночном столике продолжали тикать с важным видом, но их уже никто не слышал. На минуту он уронил голову на колени и беззвучно заплакал, как он плакал всегда. «Все, на что ты способен, — это тихонько истекать слезами, — сказал ему однажды Руди, — но в мире мыльных опер это может здорово пригодиться».

Он знал, что следует делать дальше, и не хотел выполнять это. Так нечестно, кричало что-то внутри его. Это не его обязанность. Но раз здесь больше никого нет — возможно, ни души на целые мили вокруг, — ему придется взяться за это. Иначе она останется шить тут, а он не мог этого допустить. Она была так добра к нему, чего нельзя сказать о многих других людях, больных или здоровых. Он должен пойти и исполнить свой долг. Чем дольше он будет сидеть в полном бездействии, тем страшнее покажется ему предстоящая задача. Он знал, где находится похоронное бюро Кертиса, — три квартала вниз и один к западу. Это тоже будет нелегко.

Он заставил себя подняться и подойти к шкафу, надеясь, что белое платье, платье ее медового месяца, было всего лишь частью бреда. Но оно висело на месте. Хотя платье немного пожелтело от времени, Ник сразу узнал его. По кружевам. Он взял его и положил на скамеечку, стоявшую возле кровати. Поглядел на платье, потом на женщину и подумал: «Теперь оно ей больше чем слегка великовато. Что бы это ни была за болезнь, она обошлась с ней круче, чем та подозревала… Что ж, тем лучше для меня».

Он неохотно подошел к ней и стал снимать ночную рубашку. Но, когда покончил с этим и увидел ее обнаженное тело, страх исчез. Теперь он испытывал только жалость, такую глубокую жалость, что она причиняла ему боль, и он снова заплакал, когда обмывал ее тело, и потом, когда надевал на нее то платье, в которое она нарядилась, отправляясь с Джоном на озеро Понтчартрейн. Когда она была одета точно так же, как в тот памятный день, Ник взял ее на руки и понес, окутанную кружевами, в печальный дом Кертиса: он нес ее как жених, преодолевающий бесконечный поток со своей возлюбленной на руках.

Какое-то студенческое объединение, то ли «Студенты за демократическое общество», то ли «Юные маоисты», всю ночь с 25 на 26 июня корпело над множительным аппаратом. Наутро по всему студгородку Кентуккийского университета в Луисвилле были расклеены листовки:

То, что случилось на телестанции Дабл-ю-би-зед в Бостоне, было задумано накануне ночью тремя ведущими новостей и шестью техническими работниками Студии-6. Пятеро из них регулярно играли вместе в покер, и шестеро из девяти были уже больны. Им нечего было терять. Они запаслись почти дюжиной револьверов, которые ведущий утреннего выпуска новостей Боб Палмер пронес наверх в небольшой дорожной сумке, куда обычно клал свои заметки, ручки и блокноты.

Помещение, из которого шло вещание, охранялось, как им было сказано, Национальной гвардией, но вчера вечером Палмер признался Джорджу Дикерсону, что впервые в жизни видит гвардейцев, которым перевалило за пятьдесят.

Утром, в 9.01, сразу после того, как Палмер начал читать невинный текст, переданный ему десять минут назад сержантом, произошел захват телестанции. Вдевятером они успешно осуществили свой план. Солдаты, не ожидавшие никаких серьезных угроз со стороны этой безобидной горстки штатских, которые к тому же привыкли бесстрастно сообщать о происходящих где-то далеко трагедиях, были захвачены врасплох и разоружены. Остальные работники станции присоединились к мятежникам, быстро очистили шестой этаж и заперли все двери. Лифты были вызваны на шестой этаж и там заблокированы до того, как солдаты в вестибюле догадались, что происходит. Трое солдат попытались проникнуть наверх по пожарной лестнице с восточной стороны, тогда вахтер по имени Чарльз Йоркин, вооружившись карабином армейского образца, выстрелил поверх их голов. Это был единственный произведенный выстрел.

Телезрители канала Дабл-ю-би-зед увидели, как Боб Палмер прервал свое сообщение на полуслове, а потом сказал:

— Порядок, все путем!

Слышался шум борьбы, хотя саму стычку камеры не показывали. Когда он затих, тысячи изумленных зрителей увидели Боба Палмера с короткоствольным пистолетом в руке.

Чей-то хриплый голос вдали от микрофона ликующе вопил:

— Мы взяли их, Боб! Мы захватили всех этих ублюдков! Всех!

— Отлично, хорошая работа, — сказал Палмер и повернулся лицом к камере. — Сограждане, бостонцы и остальные американцы, все, кто нас сейчас слышит. Только что в этой студии произошло нечто очень важное и серьезное. И я чрезвычайно рад, что случилось это раньше всего здесь, в Бостоне — колыбели независимости Америки. Последнюю неделю вся телевещательная служба находилась под контролем людей, якобы представляющих Национальную гвардию. Люди в хаки, с оружием в руках стояли рядом с нашими операторами, в аппаратных, возле телетайпов. Составляли ли они тексты новостей? К сожалению, так оно и было. Мне передавали подготовленный текст и заставляли читать буквально под дулом автомата. Тексты, которые мне приходилось читать, касались так называемой «эпидемии супергриппа» и были насквозь лживыми.