Кто-то стучал пальцем по стеклу.

Ларри вздрогнул, потом сел прямо. Он поморщился от острой боли, пронзившей затекшую, онемевшую шею. Вместо того чтобы вздремнуть, он заснул. Ему снилась Калифорния, а наяву был серый нью-йоркский день и чей-то палец стучал по стеклу.

Превозмогая боль, он осторожно повернул голову и увидел свою мать в черном кружевном шарфе на голове.

Мгновение они молча смотрели друг на друга через стекло, и Ларри почувствовал себя таким же беззащитным, как животное, выставленное на всеобщее обозрение в клетке зоопарка. А уже в следующую минуту губы его дрогнули в улыбке, и он опустил стекло.

— Мам?

— Я так и знала, что это ты, — сказала она на удивление ровным голосом. — Выходи-ка оттуда, дай мне посмотреть на тебя в полный рост.

Обе ноги затекли. Тысячи иголок вонзились в ступни, когда он открыл дверцу и вышел. Он никогда не думал, что встретится с ней так, совершенно неподготовленный, застигнутый врасплох, как часовой, заснувший на посту и внезапно разбуженный по команде. Он ожидал увидеть мать менее сильной и уверенной в себе, но по иронии судьбы годы, сделавшие его зрелым человеком, совсем не коснулись ее.

Было что-то почти мистическое в том, как она подловила его. Когда ему было десять, похожим постукиванием пальца по двери спальни она будила его по субботам, если считала, что он слишком долго спит. И сейчас, четырнадцать лет спустя, она точно так же разбудила своего спавшего в новенькой машине, уставшего мальчика, который всю ночь старался не заснуть, но проиграл песочному человечку, наславшему на него сон в самый неподходящий момент.

И теперь он стоял перед ней со спутанными волосами, робко и даже скорее глуповато улыбаясь. Иголки продолжали впиваться в ступни, заставляя Ларри переминаться с ноги на ногу. Он вспомнил, что, когда он так делал, она всегда спрашивала, не хочет ли он в туалет, и тут же прекратил топтаться, позволив иголкам беспрепятственно терзать его.

— Привет, ма, — сказал Ларри.

Она молча смотрела на него. И внезапно страх проник в его сердце, как зловещая птица, вернувшаяся в старое гнездо. Он боялся, что мать может бросить, отвергнуть его, повернуться к нему спиной, скрытой под дешевым пальто, и просто исчезнуть в подземке за углом, оставив его в одиночестве.

Затем она набрала воздуха, словно собиралась поднять тяжелый тюк, а когда заговорила, то голос ее звучал так естественно, мягко и дружелюбно, что его опасения тут же развеялись.

— Привет, Ларри, — сказала она. — Пошли наверх. Я сразу догадалась, что это ты, как только выглянула в окно. В моем доме завелась тоска. Видно, пришло ее время.

Она повела его в дом по лестнице мимо некогда стоявших тут каменных псов. Он отставал от нее ступени на три и, морщась от колющей боли в ногах, пытался догнать ее.

— Мам?

Она обернулась, и он крепко обнял ее. По ее лицу скользнула тень страха, как будто она ожидала не объятий, а нападения. Но это длилось всего мгновение, и она ответила на его порыв, обняв его в ответ. Он уловил знакомый запах ее духов, и его неожиданно охватило острое и какое-то сладостно-горькое чувство ностальгии. На минуту Ларри показалось, что он вот-вот заплачет, и он был абсолютно уверен, что она-то уж точно не удержится от слез. Это был потрясающе трогательный момент. Через ее плечо он видел дохлую кошку, наполовину вывалившуюся из мусорного бака. Когда мать отстранилась, глаза ее были совершенно сухими.

— Пойдем. Я приготовлю тебе завтрак. Ты всю ночь вел машину?

— Да. — Голос Ларри слегка осип от нахлынувших чувств.

— Ну пошли же. Лифт не работает, но нам же только на второй этаж. Миссис Халси с ее артритом труднее. Она живет на пятом. Не забудь вытереть ноги. Если наследишь, мистер Фриман пулей примчится ко мне. Клянусь, у него просто нюх на грязь. Грязь — его заклятый враг. — Они продолжили путь. — Будешь яйца? Еще я могу приготовить тосты, если ты не против хлеба с отрубями. Не отставай.

Вслед за матерью он миновал исчезнувших каменных псов и несколько испуганно посмотрел туда, где они когда-то возвышались, просто чтобы убедиться, что их действительно нет, что его рост не уменьшился на полметра и что целое десятилетие восьмидесятых безвозвратно прошло и уже не повторится. Мать распахнула дверь, и они шагнули внутрь. Даже темно-коричневые тени и кухонные запахи остались прежними.

Элис Андервуд подала ему на завтрак три яйца, бекон, тосты, сок и кофе. Перед тем как выпить кофе, он закурил и отодвинулся от стола. Она неодобрительно покосилась на сигарету, но ничего не сказала. Это отчасти вернуло ему уверенность, но лишь отчасти. Она всегда умела ждать подходящего момента.

Элис сунула чугунную сковороду в раковину с водой, послышалось шипение. Она почти не изменилась, подумал Ларри. Немного постарела — ей исполнится пятьдесят один, — чуть поседела, но на ее аккуратно прибранной голове еще много черных волос. Мать была одета в скромное серое платье, наверное, то, в котором ходила на работу. Под ним четко вырисовывалась по-прежнему высокая большая грудь, разве что чуть увеличившаяся. «Мам, скажи правду, твоя грудь стала больше?» Неужели это самое существенное изменение?

Он собрался было стряхнуть пепел в кофейное блюдце. Элис резко выхватила его у Ларри из-под руки и взамен поставила пепельницу, которую всегда держала в буфете. Блюдце было испачкано мокрыми следами от кофе, и, казалось, пепел не испортил бы картины. Пепельница же выглядела безупречно чистой, без единого пятнышка, и он стряхнул в нее пепел не без колебания. Мать умела ждать своего часа и расставлять вокруг тебя бесконечные маленькие капканы, пока твои лодыжки не начинали истекать кровью, а ты не оказывался на грани помешательства.

— Значит, ты вернулся, — сказала Элис, скобля сковороду. — И что же привело тебя?

«Ох, мама, один мой друг раскрыл мне глаза на жизнь — подонки бродят толпами, и на этот раз они добрались до меня. Не знаю, подходит ли для него слово „друг“. Он уважает меня как музыканта в той же мере, в какой я уважаю фирму „Фруктовая жевательная резинка-1910“. Но именно он заставил меня отправиться в путь, а кажется, Роберт Фрост сказал, что дом — это место, где тебя всегда примут, когда бы ты ни вернулся».

Вслух же он произнес:

— Я соскучился по тебе, мама.

Она фыркнула:

— Поэтому ты так часто писал мне?

— Я не большой мастер писать письма. — Он медленно водил в воздухе сигаретой, и с ее кончика