хотела бы дальше идти с вами. Наверное, в сложившихся обстоятельствах этого никак не стоит смущаться.
Интересно, мелькнуло в голове у Ларри, что бы она подумала, если бы он рассказал про последнюю женщину, которая хотела пойти с ним. Он, конечно, никогда не расскажет; тот эпизод был давно похоронен, пусть даже этого нельзя было сказать о самой женщине. Он стремился упоминать о Рите не больше, чем убийца — называть имя своей жертвы за светской беседой в гостиной.
— Я сам не знаю, куда направляюсь, — сказал он. — Я пришел из Нью-Йорка, сделав, как мне кажется, большой крюк. Я планировал отыскать симпатичный домик на побережье и просто перекантоваться там где-то до октября. Но чем дольше я иду, тем больше… мне нужны другие люди. Чем дольше я иду, тем сильнее все это давит на меня.
Он неуклюже выражал свои мысли и, похоже, не мог сделать это лучше, не упоминая о Рите и о своих дурных снах про темного человека.
— Много раз я пугался, — осторожно продолжал он, — оттого что был один. Просто чуть с ума не сходил. Ну как если бы все время ждал, что откуда-то выскочат индейцы и снимут с меня скальп.
— Другими словами, вы перестали искать дома и принялись искать людей.
— Да, наверное.
— Вы нашли нас. Это уже начало.
— Лучше сказать, это вы меня нашли. И… Этот мальчишка беспокоит меня, Надин. Мне придется быть начеку. Его нож пропал, но весь мир полон ножей, лежащих и ждущих, когда их подберут.
— Да.
— Я не хочу, чтобы это прозвучало жестоко… — Он запнулся, надеясь, что она доскажет за него, но она ничего не сказала, а лишь посмотрела на него своими темными глазами. — Вы не считаете, что его лучше оставить?
Слова сорвались у него с губ как град камней и прозвучали как слова никакого не славного парня, но… Правильно ли было, справедливо ли для них обоих ухудшать и без того поганое положение, связывая себя с десятилетним психопатом? Он предупредил ее, что это прозвучит жестоко, и, наверное, так оно и было. Но они жили теперь в жестоком мире.
Тем временем странные, цвета морской волны глаза Джо впились в него.
— Я не могу этого сделать, — спокойно сказала Надин. — Я понимаю, что это опасно, и понимаю, что опасность в основном будет направлена на вас. Он ревнует. Он боится, что вы можете стать для меня важнее, чем он. Он запросто может попытаться… попытаться снова напасть на вас, если только вы не подружитесь с ним или по крайней мере не убедите его в том, что не собираетесь… — Она запнулась, оставляя эту часть недоговоренной. — Но если я брошу его, это будет все равно что убийство. И я не могу участвовать в этом. Слишком много людей уже умерло, чтобы убивать еще.
— Но если он среди ночи перережет мне глотку, вы будете участвовать в
Она опустила голову.
Так тихо, что только она одна могла расслышать (он не знал, понимал ли Джо, наблюдавший сейчас за ними, о чем они говорят, или нет), Ларри сказал:
— Он скорее всего так и сделал бы прошлой ночью, если бы вы не пошли за ним. Разве нет?
— Все это лишь могло случиться, — мягко ответила она.
— Призрак Приближающегося Рождества, — рассмеялся Ларри.
Она подняла на него глаза и сказала:
— Я хочу пойти с вами, Ларри, но я не могу оставить Джо. Вам придется принять решение.
— Вы не облегчаете задачу.
— Теперь вся жизнь нелегка.
Он обдумывал ситуацию. Джо сидел на мягкой обочине шоссе, следя за ними своими глазами цвета морской воды. За ним настоящее море без устали билось о скалы, забираясь в потайные расщелины там, где оно прогрызло их в породе.
— Ладно, — сказал он. — Я полагаю, ваша мягкосердечность довольно опасна, но… Ладно.
— Спасибо, — поблагодарила Надин. — За его поступки буду отвечать я.
— Это будет громадным утешением, если он убьет меня.
— Это будет камнем у меня на сердце до конца моих дней, — сказала Надин, и неожиданная убежденность, что в недалеком будущем все ее слова о святости жизни вернутся, чтобы всласть поиздеваться над ней, обрушилась на нее словно шквал холодного ветра. Она вздрогнула. «Нет, — сказала она себе. — Я не убью. Только не это. Никогда».
Этой ночью они разбили лагерь на мягком белом песке общественного пляжа Уэлса. Ларри развел большой костер выше гирлянды из водорослей, отмечавшей границу последнего высокого прилива. Джо сидел с другой стороны костра, напротив него и Надин, и бросал щепки в огонь. Время от времени он засовывал в костер палочку побольше и держал ее на огне, пока она не загоралась как факел, а потом бежал прочь по песку, держа ее на вытянутой руке, будто праздничную свечку. Они видели его, пока он не выходил за пределы, тридцатифутового круга света от пламени костра, а потом — лишь движущуюся горящую точку его факела, который вскоре потух на ветру, созданном его диким бегом. Бриз немного усилился, и стало холоднее, чем было во все предыдущие дни. Ларри безотчетно вспомнил шум дождя в тот день, когда он нашел свою мать умирающей, как раз перед тем, как супергрипп, словно скоростной грузовой состав, протаранил Нью-Йорк. Вспомнил грозу и белые занавески, бешено колыхавшиеся в окне квартиры. Он слегка вздрогнул, а ветер выдул из костра огненную спираль и понес ее вверх, в черное звездное небо. Искры взметнулись еще выше и потухли. Он подумал об осени, еще не скорой, но уже не такой далекой, как в тот июньский день, когда он застал свою мать лежащей на полу в горячке. Он снова вздрогнул. Далеко в северной стороне пляжа факел Джо прыгал вверх и вниз. От этого ему стало одиноко и намного холоднее — один-единственный огонек мелькал в громадной и молчаливой тьме, нарушаемой лишь шумом прибоя.
— Вы играете?
Он чуть не подпрыгнул от неожиданности при звуке ее голоса и взглянул на футляр гитары, лежавший рядом с ними на песке. До того футляр стоял возле пианино «Стенвей» в гостиной большого дома, куда они забрались, чтобы раздобыть еды себе на ужин. Он нагрузил в рюкзак достаточно банок, чтобы пополнить тот запас, который они съели за день, и прихватил гитару, даже не заглянув в футляр, чтобы узнать, какая она; судя по дому, это должен был быть неплохой инструмент. Он не играл с той самой сумасшедшей вечеринки в Малибу, а это происходило шесть недель назад. В другой жизни.
— Ага, играю, — ответил он и почувствовал, что
— Давайте посмотрим, что у нас тут, — сказал он и открыл защелки футляра.
Он ожидал увидеть что-то стоящее, но все равно лежавший в футляре инструмент оказался приятным сюрпризом. Это был двенадцатиструнный «Гибсон» — великолепная гитара, быть может, даже сделанная на заказ. Впрочем, Ларри не так уж хорошо разбирался в гитарах, чтобы быть уверенным. И он не знал, что инкрустация на деке была из настоящего перламутра, переливавшегося всеми цветами спектра в оранжево-красных отблесках костра.
— Она очень красивая, — сказала Надин.
— Да, очень.
Он тронул струны, и ему сразу понравился звук — пусть не совсем настроенный, он был полнее, богаче, чем у шестиструнки. Гармоничный, но жесткий и упругий. Что хорошо в стальных струнах, так это отличный упругий звук. Струны были «Блэк Даймондз» — немного туговатые, но выдающие чистый, хотя чуть-чуть резковатый звук, когда меняешь аккорды, —
— Чему вы улыбаетесь? — спросила Надин.
— Былым временам, — сказал он и ощутил легкую грусть.
Он стал настраивать гитару на слух, все еще думая о Барри, Джонни Макколле и Уэйне Стаки, а когда
