свежее мясо, причем разгуливавшее на собственных ногах, но был слишком поражен и восхищен этим зрелищем, чтобы даже подумать о выстреле.

Устроив рюкзак поудобнее, он двинулся дальше. Собачий лай раздавался уже совсем близко, словно пес был за ближайшим поворотом. «Может, я все-таки увижу его», — предположил Стю.

Он выбрал путь на восток по 302-му шоссе, поскольку полагал, что рано или поздно оно выведет его к океану. Он заключил с собой своего рода сделку: «Когда я доберусь до океана, я решу, что делать дальше. А до того я вообще не стану думать о будущем». Его пешая прогулка — он шел уже четвертый день — сделалась чем-то вроде оздоровительной процедуры. Он размышлял о том, как бы раздобыть десятискоростной велосипед или мотоцикл, на котором он смог бы пробираться сквозь возможные завалы на дорогах, но вместо этого решил идти пешком. Он всегда обожал ходьбу, и все его тело молило о физической нагрузке. До побега из Стовингтона он просидел взаперти около двух недель и теперь чувствовал себя явно не в форме. Он полагал, что через некоторое время такое медленное продвижение станет раздражать его, и он достанет велосипед или мотоцикл, но сейчас ему хотелось просто идти на восток по этой дороге, разглядывая все, что заблагорассудится, делая привалы, когда пожелается, и ложась подремать в полдень — самое жаркое время дня. Это шло ему на пользу. Мало-помалу безумные метания в поисках выхода тускнели в его памяти, превращаясь из жуткого кошмара, от которого кожа покрывалась холодным потом, в нечто уже прошедшее. Труднее всего было стряхнуть с себя воспоминания об ощущении, что его кто-то преследует. В первые две ночи пути ему все время снилась последняя схватка с Элдером, когда тот явился выполнить данный ему приказ. В этих снах Стю каждый раз запаздывал со стулом. Элдер уворачивался от удара, нажимал спусковой крючок своего пистолета, и Стю чувствовал тяжелый, хотя и безболезненный удар в грудь начиненной свинцом боксерской перчатки. Сон повторялся снова и снова, пока он не просыпался утром весь разбитый, хотя даже не замечал этого, радуясь, что жив. В последнюю ночь кошмаров не было. Он надеялся, что ходьба понемногу выведет эту отраву из организма, и тогда он сумеет лучше обдумать планы на будущее, независимо от того, доберется он к тому времени до океана или нет.

Он прошел поворот шоссе и увидел собаку — рыжеватого ирландского сеттера. При виде Стю пес радостно залаял и бросился вверх по дороге, клацая когтями по асфальту и бешено виляя хвостом. Он подпрыгнул и уперся передними лапами в живот Стю с такой силой, что заставил того сделать шаг назад.

— Здорово, малый, — ухмыльнулся Стю.

Пес залился радостным лаем при звуке его голоса и снова подпрыгнул.

— Коджак! — раздался строгий голос, и Стю, вздрогнув, оглянулся. — Отстань! Оставь человека в покое! Ты измажешь ему всю рубашку! Глупая собака!

Коджак снова встал на все четыре лапы и обошел Стю вокруг, поджав хвост. Однако хвост продолжал радостно подергиваться, и Стю решил, что собачьего артиста из этого пса не получится.

Теперь Стю заметил владельца голоса и, похоже, Коджака. Мужчину лет шестидесяти, в потрепанном свитере, старых серых штанах и… берете. Тот сидел на вертящемся стуле и держал в руке палитру с красками. Перед ним стоял мольберт с натянутым холстом.

Он встал, положил палитру на вертящийся стул (Стю расслышал, как он пробормотал себе под нос: «Не забыть бы про нее и не сесть на краски») и пошел к Стю, протягивая руку. Его пушистые седеющие волосы, выбивающиеся из-под берета, слегка развевал слабый ласковый ветерок.

— Надеюсь, вы не станете выкидывать дурацкие фокусы с этим ружьем, сэр. Глен Бейтман, к вашим услугам.

Стю сделал шаг вперед и пожал протянутую руку (Коджак опять разыгрался и стал скакать вокруг Стю, но не отваживался вновь прыгнуть на него).

— Стюарт Редман. Не беспокойтесь о ружье. Я еще не повстречал таких людей, чтобы мне захотелось стрелять в них. По правде говоря, я пока никого и не встретил, кроме вас.

— Вы любите икру?

— Никогда не ел.

— Тогда пришла пора попробовать. А если она вам не понравится, тут полно всякой всячины. Коджак, не прыгай. Знаю, ты уже хочешь снова приняться за свои безумные скачки — вижу тебя насквозь, но нужно сдерживать себя. Никогда не забывай, Коджак: контроль над собой — вот что отличает высших существ от низших. Контроль!

Вняв лучшему в себе, к чему, собственно, и была адресована эта речь, Коджак присел на задние лапы и тяжело задышал. Его собачья морда растянулась в широкой ухмылке. Стю по своему опыту знал, что усмехающаяся собака — или кусачая, или чертовски добродушная. А эта не была похожа на кусачую.

— Приглашаю вас на ленч, — сказал Бейтман. — Вы — первое человеческое существо, которое я встретил за последнюю неделю. Останетесь?

— С удовольствием.

— Вы — южанин, верно?

— Восточный Техас.

— А, востокчанин. Промашка вышла. — Бейтман хихикнул над собственной остротой и снова повернулся к своей картине — посредственной акварели с изображением леса на противоположной стороне шоссе.

— На вашем месте я не стал бы садиться на этот стул, — сказал Стю.

— Ах ты черт! Вообще никогда, верно? — Он сменил курс и направился к краю маленькой полянки. Стю приметил оранжево-белую дверцу морозильника, стоявшего в тени и накрытого сверху чем-то похожим на сложенную белую скатерть для пикника. Когда Бейтман снял ее, Стю разглядел, что это и на самом деле была скатерть.

— Когда-то принадлежала общине баптистской церкви в Вудсвилле, — сообщил Бейтман. — Я позаимствовал ее. Не думаю, что баптисты станут скучать по ней. Они все возвратились домой, к Иисусу. По крайней мере все баптисты Вудсвилла. Теперь они могут причащаться лично. Хотя я допускаю, что рай покажется баптистам весьма унылым местечком, если только тамошняя администрация не снабдит их телевидением — или, может, там, наверху, это называется раевидением, — чтобы они могли смотреть Джерри Фолуэлла и Джека ван Импа. Нам же здесь вместо этого осталось лишь старое языческое поклонение природе. Коджак, не наступай на скатерть. Контроль, никогда не забывай об этом, Коджак. Что бы ты ни делал, следи за собой. Не перейти ли нам через дорогу, чтобы умыться, мистер Редман?

— Зовите меня Стю.

— Ладно, так и буду.

Они спустились с насыпи шоссе и умылись холодной чистой водой. Стю почувствовал себя счастливым. Встретить именно этого человека именно в это время казалось чем-то совершенно закономерным и правильным. Коджак лакал воду ниже по ручью, а потом с радостным лаем кинулся в лес. Он вспугнул лесного фазана; Стю глянул, как тот сорвался с куста, и с некоторым удивлением подумал, что, может быть, все будет в порядке, все как-нибудь да образуется.

Ему не очень понравилась икра — по вкусу она напоминала холодное рыбное желе, но у Бейтмана еще имелись две банки сардин, пепперони, салями, немного мягковатых яблок и большая коробка киблерских фиг. Фиги — чудесное средство для кишечника, сказал Бейтман. Кишечник совершенно не беспокоил Стю с тех пор, как он выбрался из Стовингтона и пошел пешком, но тем не менее ему очень понравились фиги, и он съел не меньше полдюжины. Что не помешало ему отведать как следует и всего остального.

За едой Бейтман рассказал Стю, что он работал профессором социологии в Общественном колледже Вудсвилла. Вудсвилл, по его словам, был маленьким городком (знаменитым своим общественным колледжем и четырьмя бензоколонками, как он сообщил Стю), находящимся милях в шести вниз по шоссе. Его жена умерла десять лет назад. Детей у них не было. Большинство коллег его недолюбливали, и он платил им полной взаимностью. «Они считали меня психом, — заметил он, — и высокая вероятность того, что они были правы, тем не менее не могла улучшить наши отношения». Эпидемию супергриппа он, по собственному признанию, воспринял довольно спокойно, потому что на-конец-то получил возможность уйти на пенсию и целиком отдаться рисованию, о чем всегда мечтал.

Разрезая десерт — сырный пирог — и вручая Стю его половину на бумажной тарелке, он сказал: