Гаса она не существовала. Ей приходилось все время быть начеку, чтобы не оказаться у него на дороге, а не то он сбил бы ее с ног и прошелся прямо по ней.

Наконец, тяжело дыша, он рухнул на кровать. Буйный бред сменился бессознательным состоянием, которое Фрэн сочла предсмертной комой. Но, когда она заглянула к нему на следующее утро, Гас сидел на кровати и читал вестерн в бумажной обложке, который нашел на одной из книжных полок. Он поблагодарил ее за заботу и сказал, что искренно надеется, что прошлой ночью не наговорил и не наделал ничего предосудительного.

Когда она сказала, что ничего такого не было, Гас с сомнением оглядел царивший в спальне беспорядок и пробормотал, что в любом случае с ее стороны очень любезно так говорить.

Она сварила немного супа, который он с аппетитом съел, и когда он пожаловался на то, как тяжело ему читать без очков, разбившихся неделю назад во время его дежурства на заставе в южном конце города, она взяла у него книжку (невзирая на его слабые протесты) и прочла ему четыре главы вестерна, написанного той женщиной, что жила на севере, в Хейвене. Он назывался «Огненное Рождество». У шерифа Джона Стонера возникли трудности с хулиганствующими элементами в городке Ревущие Скалы, кажется, в штате Вайоминг, но что еще хуже, он никак не мог придумать подходящего рождественского подарка для своей красивой молодой жены.

Фрэн ушла с надеждой, что Гас, быть может, поправится. Но прошлой ночью ему опять стало хуже, и на следующее утро, без четверти восемь, он умер. Это случилось всего полчаса назад. Умер он в сознании, хотя до самого конца не понимал, насколько серьезно его положение. Он долго твердил ей, что хотел бы съесть содового мороженого, каким его папочка угощал их с братьями каждый праздник Четвертого июля и в День труда, когда в Бангоре открывалась ярмарка. Но к тому времени электричество в Оганкуите уже пропало — его отключили 28 июня, ровно в 9.17 вечера по электрическим часам, — и мороженого в городе было не достать. Она стала прикидывать, нет ли у кого в городе морозилки с бензиновым генератором на случай аварий, и даже хотела было отловить Гарольда Лодера, чтобы спросить его, но тут Гас начал испускать последние прерывистые и совершенно безнадежные вздохи. Это продолжалось пять минут, пока она одной рукой поддерживала ему голову, а другой — салфетку возле его рта, на которую выплескивалась густая слизь. Потом все кончилось.

Фрэнни накрыла его чистой простыней и оставила на кровати старого Джека Хансона, стоявшей у окна, выходящего к океану. Потом она пришла сюда и с той поры сидела и швыряла камешки в пруд, почти ни о чем не думая. Но подсознательно она чувствовала, что у нынешнего ниочемнедумания была здоровая природа. Оно было совсем не похоже на странную апатию, охватившую ее после смерти отца. С тех пор она все больше и больше приходила в себя. Она взяла розовый куст в цветочном магазине Натана и аккуратно посадила его у подножия могилы Питера. Ей показалось, что он, говоря словами ее отца, хорошо примется. Отсутствие всяких мыслей теперь было чем-то вроде отдыха после того, как она высидела с Гасом до конца. И это совершенно не походило на прелюдию к безумию, к которому она подступила так близко. То было все равно что пройти сквозь какой-то серый, грязный туннель, весь набитый тенями, которые скорее чувствуешь, чем видишь; никогда больше не хотела она вновь очутиться в этом туннеле.

Но скоро ей нужно будет решать, что делать дальше, и, как она подозревала, в своих раздумьях придется взять в расчет и Гарольда Лодера. Не только из-за того, что она и Гарольд были теперь последними оставшимися в живых людьми во всей округе, но и потому, что она представить себе не могла, что станется с Гарольдом, если кто-то не присмотрит за ним. Она не считала себя самой практичной особой на свете, но раз уж она здесь, заняться этим предстоит ей. Он по-прежнему не слишком-то нравился ей, но он по крайней мере старался соблюдать такт и, как оказалось, имел некоторое, пусть даже ограниченное, понятие о вежливости, хотя и проявлял ее весьма своеобразно, на свой странноватый манер.

Гарольд не навещал ее со времени их последней встречи четыре дня назад, по-видимому, с уважением относясь к ее скорби о родителях. Но порой она видела, как он бесцельно колесит по улицам на «кадиллаке» Роя Браннигана. И дважды, когда ветер дул в ее сторону, до окна ее спальни доносился стук его пишущей машинки. Тот факт, что тишина позволяла расслышать этот звук, хотя дом Лодеров находился в полутора милях, казалось, подчеркивал реальность всего происшедшего. Ее приятно удивило то, что, хотя Гарольд и пересел на «кадиллак», он и не подумал поменять свою механическую машинку на какого-нибудь тихо урчащего электрического монстра.

Впрочем, сейчас он и не смог бы им пользоваться, подумала она, вставая и отряхивая свои шорты. Мороженое и электрические пишущие машинки остались в прошлом. Это вызвало у нее ностальгию, и она снова поймала себя на том, что никак не может отделаться от ощущения жуткой растерянности и не перестает удивляться, как мог подобный катаклизм случиться всего лишь за пару недель.

Что бы там Гарольд ни болтал, наверняка остались другие люди — должны остаться. Если вся система власти временно вышла из строя, им просто придется найти этих разбросанных повсюду других и восстановить ее. Она мало задумывалась о том, почему власть казалась ей столь важной и необходимой, так же, как не задавалась вопросом, почему она автоматически взяла на себя ответственность за Гарольда. Просто так было нужно. Система — вещь необходимая.

Она вышла из парка и медленно побрела вниз по Главной улице к дому Лодеров. Воздух уже успел прогреться, но его освежал ветерок с моря. Ей вдруг захотелось спуститься к пляжу, найти аппетитный кусочек бурой водоросли и пожевать его.

— Господи, как же ты отвратительна, — громко произнесла она. Конечно, она была не отвратительна, она просто была беременна. И в этом все дело. Через неделю наступит черед сандвичей с бермудским луком. И с хреном.

Фрэнни остановилась на углу, за квартал от дома Гарольда, пораженная тем, как много времени прошло с тех пор, как она последний раз задумывалась о своем «интересном положении». Раньше она постоянно натыкалась на мысли про «я-беременна» в самых укромных уголках сознания, как на какой-то противный мусор, который она забыла выкинуть: «Мне надо не забыть отнести то голубое платье в чистку до пятницы (через пару месяцев я могу убрать его в кладовку, потому что я-беременна)»; «Пожалуй, я приму душ прямо сейчас (через пару месяцев голышом я буду похожа на кита, потому что я-беременна)»; «Надо поменять масло в машине, пока не полетели клапана или как там это называется (интересно, что сказал бы Джонни из мастерской, если бы узнал, что я-беременна)». Но, видно, теперь она уже привыкла к этой мысли. В конце концов, прошло уже почти три месяца — почти треть всего срока.

И в первый раз она с беспокойством подумала о том, кто же поможет ей родить ребенка.