обычно занимал по несколько комнат, приходилось довольствоваться одной, кто привык спать отдельно, вынужден был ютиться вповалку с прочими постояльцами, а кто рассчитывал хотя бы на крышу над головой, и вовсе остался на конюшне или даже во дворе. Везде расположились как умели графские люди. Кто познатнее, устроились спать на сундуках, не влезших на второй этаж гостиницы, слишком узкой была лестница. «Зато вещи под охраной», — ворчал Арнуль. Ему тоже пришлось сидеть на сундуке, единственном принесенным в комнату, отряженную де Бельвару и Джованни, самом нуждающемся в присмотре — сундуке с графскими драгоценностями. Только не покидая его крышку, Арнуль мог поручиться, что ничего не своруют. Одно плохо, сундук был маловат для капеллана, и Арнуль до рассвета не смог сомкнуть глаз. В той же комнате на полу расположились графские пажи и всю ночь возились как мыши. Постель, на которую граф и Джованни улеглись одетыми из брезгливости, оказалась на редкость неудобной и скрипучей. «Так, расшатали ее уже до нас», — бурчал де Бельвар. Духота в коморке, набитой людьми, стояла невыносимая, а за распахнутыми ставнями с улицы все время слышался какой-то шум, кто-то бродил в темноте, горлопаня пьяные песни, то и дело проезжал всадник или повозка. Дамы страдали в такой же тесноте в соседней комнате, слышно было, как они просят друг друга то передать кувшин воды, то достать сухой платок. Внизу рыцарям тоже не спалось, от выпитого за ужином и от жары они распалились сверх меры и устроили потасовку, де Бельвару лично пришлось выйти и пригрозить зачинщикам беспорядка расправой, но уснуть все равно не было никакой возможности.

Наутро де Бельвар вновь разослал своих людей во все концы Лондона, по окрестным поместьям и даже навстречу королевскому двору, на дорогу в Солсбери, разузнать, кто где остановился или собирается остановиться, и не подвернется ли оказия переселиться куда-нибудь в более пристойное место. А так как сам граф остался на весь день в гостинице ждать вестей, Джованни отпросился съездить до дома своей сестры. Граф дал ему в сопровождение двух человек, ибо на улицах было небезопасно даже средь белого дня.

Пока ехали в Лондон, Джованни не переставал думать о милой сестренке, преданно любящей его Джованне, он давно не писал ей, не смея доверить бумаге рассказ обо всем, что произошло с ним за последнее время, ибо вовсе не хотел, чтобы его зятю Паоло или кому-нибудь из семьи Овильо попали в руки подобные письма. А неискренние и пустые послания, сводящиеся к уверениям, что с ним все благополучно, Джованни считал излишними и писать был не мастер. «Что поделывает сейчас моя дорогая сестрица? — пытался представить себе Джованни.

Смогу ли я увидеться с ней, поговорить? Как она примет меня теперь, после всего?» Он надеялся, что Джованна в добром здравии, ибо столь же давно не получал от сестры вестей, как и не давал ей знать о себе; верно кто-то из ее посланцев не сумел достичь цели, и ее письмо пропало.

Медленно, шагом продвигаясь сквозь толпы народа, с трудом достигли дома Овильо. При такой давке что-нибудь обязательно случится: или резня, или мор, Джованни, постоянно отвлекаемый от мыслей о сестре мелкими дорожными происшествиями, беспокойно оглядывался по сторонам, словно вот-вот ожидал увидеть мертвое тело, павшее под ударами разъяренных клинков или подкошенное чумной заразой.

Дом его зятя выглядел настоящим оплотом, незыблемой твердыней. Запертый, глухой — могло показаться, что в нем и не живет никто. Один из графских людей, сопровождавших Джованни, постучал и крикнул за дверь, кто приехал. Дом как будто ожил, внутри забегали, дверь отперли, и навстречу Джованни бросилась сестра.

— Ах, это вы, вы! — она расцеловала его. — Добро пожаловать! Вы на коронацию приехали, дорогой брат?

— Да, — кивнул Джованни, — как вы поживаете, добрая моя Джованна?

— О, хорошо, хорошо, — она была куда живее и жизнерадостнее, нежели в прошлый его приезд. — Ах, какой же вы красивый! — воскликнула она, отстраняясь от брата и любуясь им. — Прическа. Ой, какой пояс!

Джованна заметила, что брат волнуется, и отгадала причину его неловкости.

— Паоло нет, — лукаво улыбнулась она, — располагайтесь. Вы, конечно, остановитесь у нас?

Я, — Джованни, оказалось, совсем не был готов к такому вопросу, — я не один.

Так, ясное дело, это там ваши люди? О них позаботятся, — защебетала Джованна, увлекая брата за собой в комнаты, — что, еще есть и другие? — остановилась она, так как Джованни выглядел смущенным, — ничего страшного, или Овильо не богаты и не в состоянии принять дорогого гостя как следует?

— Джованна, это не совсем то, что вы думаете. Эти рыцари не мои люди, они служат графу Честерскому, — сказал Джованни тихо, словно опасаясь, что его могут подслушать.

— Да? — сестра, кажется, растерялась, — и что? Вы путешествуете с людьми графа Честерского?

— Я приехал с самим графом Честерским, — ответил он уже тверже.

— Пресвятая Богородица! — ахнула Джованна. — И где вы остановились?

— В том-то и дело, что нигде, — вздохнул он.

— А может, вы к нам, если такое, конечно, возможно? — неуверенно предложила Джованна, замирая от тщеславной надежды принять в своем доме нормандского графа. — У нас места предостаточно, сами видите.

— Не знаю, как Гийом решит, — не успев закончить фразу, Джованни понял, что оговорился.

— Кто такой Гийом? — сразу подхватила сестра.

— Гийом де Бельвар, маркграф Честерский, — официозно промолвил Джованни, ловя себя на мысли, что ужасно гордится своим любимым.

Джованна предпочла ничего не спрашивать и только внимательно поглядела на брата долгим, выжидающим взглядом, характерным и для Джованни, что делало ее в этот момент особенно похожей на него.

— Я и он, — замялся Джованни, — мы вместе, — ему надоело избегать прямого ответа, он почувствовал раздражение на самого себя, недоумевая, отчего так сложно объяснить истинную суть их отношений.

— Я люблю его, Джованна, — наконец выговорил он.

Сестра как стояла, так и села на то, что оказалось к ней ближе всего, — на какой-то табурет.

— Джованна, вы меня понимаете? — встревожился Джованни.

— Понимаю, — растягивая слово по слогам, ответила она. — Как же это? И вы теперь уже больше не священник?

— Почти что нет, — смущенно ответил Джованни.

— И что теперь будет? — озадаченно пробормотала Джованна, но тут же взяла себя в руки. О, простите, я совершенная дурочка. Простите еще раз, дорогой брат, я просто не ожидала, о, Мадонна — настоящий граф?

Джованни кивнул.

Так идите, зовите его скорее сюда, я хочу на него посмотреть! — уже откровенно сгорая от нетерпения воскликнула Джованна.

Когда Джованни передал приглашение своей сестры, де Бельвар поколебался дать сразу положительный ответ.

Купеческий дом, — граф получил множество приглашений, ибо отказать ему не могли, но все они никуда не годились, так как Лондон если еще не оказался по-настоящему переполнен знатью, то скоро ожидались все, кому представлялось необходимым или желательным явиться перед новым королем, и к кому граф не обращался, сколь бы богаты или влиятельны они ни были, заранее извинялись за тесноту, что означало — везде уже известно: придется одному у другого на голове сидеть, словно сельдям в бочке. — А там действительно довольно места?

— Да, — коротко ответил утомленный Джованни. — И потом, Гийом, все лучше, чем здесь. — Джованни понимал нежелание де Бельвара останавливаться в доме, принадлежащем представителю третьего сословия, приходилось его уговаривать. — Гийом, вам было удобно у Тибо Полосатого в Силфоре, так же вам будет удобно и у Паоло Овильо в Лондоне.

Больше граф спорить не стал, Мод и ее женщины не могли долго оставаться в этой переполненной, вонючей гостинице, где, стоило ему и его людям уехать по своим делам, женщины оказывались совершенно беззащитными. Де Бельвар распорядился переселяться в тот же день. Вынужденное, а оттого и несложное