Скоро, много быстрее, чем ожидал граф, Джованни вернулся к нему с новым договором.

Вот, я написал все как вы велели. Сначала условия прежнего соглашения, их исполнение обеими сторонами, потом изменение условий. Посмотрите, все ли правильно, — протянул Джованни де Бельвару пергамент.

Я вам доверяю, Жан. Как вы написали, так тому и быть. Давайте подпишу. И скажите Арнулю, чтобы принес мою печать, — ответил граф, но, заметив замешательство Джованни, улыбнулся ему примирительно, — Жан, я не умею читать.

Джованни убрал бумагу, словно на ней было изображено нечто неприличное, что не подобало видеть такому высокородному сеньору, как граф Честерский.

— Мне часто приходится ставить печать под текстом, о содержании которого меня могут обмануть. Да что там, я иногда посылаю своим людям просто чистый пергамент со своей печатью в подтверждение моего приказа, а распоряжения передаю с кем-нибудь устно, — объяснил граф.

— Правда? — Джованни имел такой растерянный вид, что де Бельвар продолжил оправдываться.

— Все так делают. И потом, ну что такое вы можете там написать? Бросьте, Жан, я носитель всех прав и привилегий на моей земле, и вы ничего не сможете изменить, даже если бы и захотели, но я знаю, вы никогда не сделаете ничего против меня, — граф взял Джованни за руку.

— Никогда, — согласился Джованни.

Потом он позвал Арнуля, попросил его помочь усадить де Бельвара поудобнее и принести графскую печать, сам же вызвался держать перед графом доску для письма. Однако последнее оказалось делом весьма утомительным, так как Гийом де Бельвар довольно-таки долго выводил свое имя на пергаменте, не в меру усердствуя, то ли не доверяя своей ослабевшей руке, то ли оттого, что ему слишком редко приходилось подписываться. Наконец граф справился с подписью, Джованни поставил свою ниже, как и положено вассалу. Скрепили договор печатями, и Джованни отдал пергамент на хранение Арнулю.

Следующие два дня де Бельвару приходилось смирно лежать. Ему нечем было развлечь себя, и он подолгу разглядывал полог своей кровати, потолочные балки, ковры и гобелены, составлявшие его парадную спальню. Дорогие ткани поблескивали на свету, тускнели к вечеру. Когда темнело, свечи отбрасывали тени на вышивки, и изображение на них обретало, казалось, какую-то потайную жизнь, не доступную взгляду простого смертного. В графской спальне почти неотлучно находился Джованни, Арнуль притащил ему все свои книги с просьбой подправить кое-где стершиеся слова, и Джованни часами просиживал у окна с очередной книгой на коленях. Де Бельвар от нечего делать разглядывал и Джованни, хотя знал уже наизусть каждую черточку его лица, все его любимые позы, жесты и повадки. Свет из высокого окна-бойницы изменял Джованни в соответствии со временем суток, так же как и обстановку спальни, только на живом лице игра светотени была куда интереснее, чем на неодушевленных предметах. Де Бельвар не находил в облике своего друга ни единого недостатка, и это его не удивляло, он безоговорочно принимал совершенство Джованни как данность, не пытаясь подвергнуть ее сомнению. Де Бельвар был идеалистом, он верил, что совершенство существует.

От долгого бездействия граф чувствовал постоянное недовольство и ворчал, все ему было не ладно, еда противна, подушки слишком мягкие, или слишком неудобные, или еще что, не лежалось ему и не сиделось.

— Чего бы мне такое поделать? — часто спрашивал он себя. Скоро, однако, спокойствие графа нарушили, и вновь не кто иной как Стив Белка.

— Он причина всех несчастий, поэтому не может успокоиться, постоянно ищет виноватых, — сказал Арнуль.

На этот раз крайней была признана злополучная корова, не будь которой, по утверждению Стива Белки, графа бы не ранили.

Капитан Робер доложил де Бельвару, что Стив собственноручно убил несчастное животное своим мечом, невзирая на слезные просьбы крестьян оставить им их скотину.

— Он сказал, корова зазря объедает коней, — пожал плечами капитан.

— Все, хватит, — расстроился граф, — отобрать у него оружие, выгнать на двор и в донжон не пускать, давать только хлеб и воду, никакого вина, и чтобы я больше о нем не слышал.

Капитан поклонился и пошел приводить графский приговор в исполнение. Де Бельвар тяжко вздохнул:

— Не могу я больше тут валяться, сил моих нет болеть. Арнуль, помоги мне встать.

— Господь с вами, мессир… — начал причитать Арнуль.

— Заткнись и делай как тебе говорят, — перебил его де Бельвар. Надо сперва рану еще разок глянуть, вдруг что, — предложил Арнуль.

— Ну так гляди, — пробурчал в ответ граф. Спорить с ним было, как всегда, дело гиблое.

Осмотром раны Арнуль остался очень доволен, и причина отказывать графу в движении отпала. Сначала де Бельвара осторожно поставили на ноги у кровати, но граф смог продержаться в вертикальном положении весьма недолго. Как он ни крепился, головокружение и слабость принудили его сесть обратно на кровать, а потом и вовсе лечь. Однако неугомонный дух заставил его повторить попытку, едва он пришел в себя. Потом он поднимался вновь и вновь, и уже делал несколько шагов по комнате, поддерживаемый услужливыми руками Арнуля. На следующий день к вечеру граф отправился на женскую половину. Здесь по такому случаю устроили настоящий праздник, девочки спели для него несколько песен, старательно переплетая свои голоса в сложных многоголосьях, играли ему на арфе и виоле, графиня рассказала пару баек седой старины. Джованни отмалчивался все время, забившись в Угол, он пытался не думать, а просто наслаждаться моментом.

Амиция и Эвис подали де Бельвару зеркало, и он устыдился своего вида: тощий, бледный как покойник, обросший.

— Побриться что ли, — решил граф.

Сказано — сделано. Было уже поздно осуществлять это благое намерение немедля, пришлось ждать следующего дня. Утром, когда достаточно рассвело, Арнуль, обычно бривший де Бельвара, устроил его в кровати, обложив подушками, чтобы графу было удобно сидеть, и состриг ему бороду.

— Вы сейчас тут все заляпаете, — вмешался Джованни, останавливая Арнуля, собиравшегося навести мыльной воды.

— Что ж поделать, — развел руками Арнуль.

— Принесите-ка мне самого лучшего воску, любезный Арнуль, — Джованни улыбнулся де Бельвару. — Хотите стать очень модным, Гийом?

Де Бельвар явно понятия не имел, о чем речь, поэтому и согласился.

— Вот, метод древних римлян, — сказал Джованни, расплавляя принесенный Арнулем воск, — нет пощады ни единому волоску на вашем подбородке.

Сначала все шло довольно неплохо, если исключить то обстоятельство, что де Бельвар догадался, о чем речь, и начал проявлять беспокойство. Джованни действовал проворно и уверенно, со знанием дела: размешал расплавленный воск в маленьком тазике, проверил, не слишком ли он горячий, и аккуратно нанес его маленькой деревянной лопаткой на лицо графа, следя за тем, чтобы воск ложился против роста волос, потом плотно обложил покрытые воском участки лица чистым полотном.

— Сейчас остынет, — объявил он.

«А потом что?» — обязательно спросил бы де Бельвар, если бы его челюсти не были замурованы в воск.

— Теперь постарайтесь не дергаться, Гийом, будет немножко больно, — ласково сказал Джованни, наклоняясь к графу.

Проверив, остыл ли воск, Джованни взялся за край полотна и начал отдирать его от лица де Бельвара вместе с волосами. Граф взвыл.

— Тихо! Да что вы в самом деле, — Джованни начал смеяться против своей воли. — Вы как