— Не волнуйся, буду в четыре как штык.

Они подошли к окну и обнимались, пока мотор, вдоволь нагрохотавшись, не замолк, а шаги не стихли.

— Кристина, спасибо за восхитительный вечер.

— Спокойной ночи, Джим. — Она прижалась к нему; последовал короткий поцелуй. Вдруг она отскочила и со словами «подожди секунду» бросилась к своей сумочке.

— В чем дело?

Кристина вернулась и сунула ему фунтовую купюру:

— Это за такси.

— Не ставь меня в неловкое по…

— А ты не спорь — сейчас Уэлчи явятся. Там небось уже на кругленькую сумму накапало.

— Но…

Она запихнула деньги ему в нагрудный карман, хмурясь, поджимая губы и левой рукой отмахиваясь от возражений, — точно так же тетка совала маленькому Диксону яблоки и сласти.

— У меня, кажется, доходы повыше твоих, — сказала Кристина, подтолкнула Диксона к окну, и в этот самый момент едва ли не за дверью раздался голос, пронзительный, как у маньяка. — Скорее. До вторника. Спокойной ночи.

Диксон выскочил, успел поймать воздушный поцелуй, пока Кристина закрывала окно. Потом обрушилась портьера. Небо несколько прояснилось, дорогу видно. Диксон поспешил к шоссе. Никогда в жизни он не был таким усталым.

«Уважаемый мистер Джонс, — писал Диксон, держа ручку, как нож для хлеба. — Настоящим имею уведомить, что мне извесно как вы домагаетесь мисс Марлин Ричардс, а Марлин не для вас потому она честная девушка, а таких как вы я знаю чего вам нужно. Марлин честная девушка и нечего вам ей говорить про искусство да музыку вы ее нестоите а я на ней женюсь, чего такие вроде вас не делают. Так вот мистер Джонс держитесь от ней подальше считая это письмо за последнее предупреждение. Это письмо друга и я вас не шантожирую, только вы делайте как сказано, нето мы с фабричными ребятами до вас доберемся и не для того чтоб спросить Как поживаете. Если не хотите проблем отстанте от Марлин. С наилудшими пожеланиями Джо Хиггинс».

Диксон перечитал письмо, сам себя похвалил за точное попадание орфографии и пунктуации в стиль, и наоборот. И то и другое было позаимствовано главным образом из сочинений твердых середнячков. Диксон, впрочем, не рассчитывал долго водить Джонса за нос, тем более что Джонс, по всей вероятности, не продвинулся с Марлин Ричардс, машинисткой из его конторы, дальше кисломолочных взглядов. В любом случае письмо, вскрытое, по обыкновению, за завтраком и прочитанное над кукурузными хлопьями, гарантирует Джонсу встряску, а его соседям по квартире — несколько приятных минут. Диксон взял дешевый конверт, купленный не специально для этой цели, в графе «Кому» написал «Мистеру Джонсу», в графе «Куда» — адрес съемной квартиры, вложил письмо, провел пальцем по полу и оставил на клапане смачный отпечаток. Затем наклеил марку, для большей убедительности основательно ее послюнив. «Отправлю по дороге в паб за обеденным пивом», — решил Диксон. Сейчас надо заняться «Милой Англией», но прежде проверить финансы, посмотреть, нельзя ли состояние полного краха как-нибудь вытянуть на привычный уровень всего-навсего неизбежной катастрофы, а еще прежде отдаться воспоминаниям (только на две минуты) о невероятном завершении Летнего бала (который был вчера) и о Кристине.

Он оказался не в состоянии не только логически рассуждать об этом — он едва помнил, что они с Кристиной говорили друг другу в доме Уэлчей, — но даже вызвать в памяти вкус ее губ, знал только, что поцелуи были восхитительные. От мысли о свидании Диксона уже трясло, он вскочил и забегал по комнате. Вот бы удалось убедить себя, что Кристина все равно не появится, — тогда ее появление можно было бы расценивать как невероятный подарок судьбы. Мешало видение, крайне яркое, Кристины, идущей к нему через гостиничный холл. Затем Диксон обнаружил, что отлично визуализирует ее лицо, выглянул в окно и стал блуждать взглядом по задворкам, освещенным ярким солнечным светом. Диксон понял: ее лицо, когда свободно от привычной холодноватой маски, представляет целый ряд физиономических аллюзий. Причем кое в каких лицах из этого ряда ее в жизни не заподозришь. Имеется в этом ряду и перманентная улыбка канатной плясуньи — или партнерши в танце апашей; «объективистский» прищур дочки богатых родителей, моционящей на ослепительной яхте; обреченность, проскальзывающая у девушек с обложки; взгляд исподлобья, свойственный толстым и некрасивым девочкам. Как бы то ни было, все это лица женские. Диксон закашлялся при мысли, что Маргарет не раз напоминала ему лицом одного летчика. Летчик имел неопределимый акцент и очки-консервы, служил, соответственно, в ВВС и, на памяти Диксона, только и делал, что подметал в офицерской лавке, вытирая нос рукавом.

Чтобы забыть о паршивце летчике, Диксон открыл буфет, где хранились курительные принадлежности и аксессуары к ним — памятники, можно сказать, его бережливости, причем местами очень дорого давшиеся памятники. Никогда Диксон не мог позволить себе курить сколько хочется. Данный арсенал запечатлел историю попыток курить сколько хочется, привязанную к новым способам этим заниматься. Итак, в буфете лежали: пересохший пакет дешевого сигаретного табака, трубка из вишневого дерева, красная упаковка сигаретной бумаги, упаковка ершиков для чистки трубок, сигаретная машина в кожаном чехле, четырехчастный станок для трубок, мятый пакет дешевого трубочного табака, упаковка ватных фильтров (они знаменовали новый этап), никелевая сигаретная машина, глиняная трубка, трубка из корня эрики, синяя упаковка сигаретной бумаги, упаковка травяной курительной смеси (гарантированно не содержащей никотина и других вредных веществ. Это-то ему зачем?), ржавеющая жестянка дорогого трубочного табака, упаковка меловых трубочных фильтров. Диксон достал из кармана сигареты и закурил.

В недрах буфета сгруппировались пустые пивные бутылки — олицетворение единственного действенного способа экономить. Бутылок было девять, две — с эмблемой возмутительно отдаленного паба; Диксон купил там пиво с намерением выпить в автобусе по пути с ужина в Обществе последователей Тойнби[19]. Еще в феврале. Надеялся промыть рану, нанесенную выступлением Маргарет, однако надежды не оправдались: Маргарет села рядом — и наложила вето на проект, исходя из дисциплинарных соображений (в автобусе было полно студентов, почти все тянули пиво из горла). Диксон поежился, стал отгонять видение посредством вычисления суммы за сдачу остальных семи бутылок. Вышло два шиллинга восемь пенсов — куда меньше, чем он предполагал. Диксон решил не вдаваться в подробности финансового положения. Он как раз доставал записи к «Милой Англии», когда раздался стук в дверь и вошла Маргарет. На ней было зеленое платье с огурцовым узором и псевдобархатные туфли.

— Здравствуй, Маргарет, — сердечно произнес Диксон. Сердечность диктовалась угрызениями совести. А почему, собственно, он должен угрызаться? Он оставил Маргарет с Гор-Эркартом; ну так это было только тактично, разве нет?

Маргарет разразилась прищуром, призванным показать неуверенность в идентичности персоны, находящейся в комнате, персоне Джима Диксона; этот прищур и сам по себе уже неоднократно полностью выбивал последнего из колеи.

— А. Здравствуй.

— Как дела? — продолжал фальшивить Диксон. — Присаживайся. — Он подвинул просторное колченогое кресло — такие водятся в курительной клуба «Пэлл-Мэлл». В комнате кресло занимало чуть ли не половину оставленного кроватью пространства. — Сигарету будешь? — Чтобы Маргарет не сомневалась в искренности хотя бы последнего предложения, Диксон потряс пачкой сигарет.

Не сводя с него прищура, Маргарет медленно наклонила голову, как врач в знак того, что надежды нет. Лицо у нее было желтоватого оттенка, ноздри словно защипнуты. Она продолжала стоять — и молчала.