поймал его взгляд. Джонс был потрясен (конечно, с поправкой на то, что он Джонс) — дернулся, словно хотел уклониться от удара. Прочитав письмо раз или два, он поспешно запихал его обратно в конверт, а конверт засунул в нагрудный карман. Вторично поднял взгляд (опасение, что на него по-прежнему смотрят три пары глаз, полностью подтвердилось) и схватил ложку так резко, что забрызгал молоком свой темно- синий кардиган. Бисли прыснул.

— Что случилось, сынок? — внятно и очень медленно произнес Аткинсон. — Плохие новости, да?

— Нет.

— Просто очень бы не хотелось, чтобы ты получил плохие новости. Эта мысль целый день мне покоя не даст. Точно нет плохих новостей?

— Точно нет.

— То есть совершенно точно у тебя нет плохих новостей?

— Нет.

— Слава Богу. Ну, как будут, обязательно сообщи. Я тебе что-нибудь полезное присоветую. Идет?

Аткинсон закурил.

— Ты немногословен, верно, сынок? — уточнил он у Джонса и кивнул Диксону с Бисли: — Сама лаконичность, согласны?

— Да, — отвечали те.

Удовлетворенный, Аткинсон встал из-за стола. Через несколько секунд хохотнул из коридора; хохот, нечасто слышимый в этих стенах, без сколько-нибудь заметной точки перехода обернулся кашлем, постепенно заглохшим на верхнем этаже.

Джонс приступил к бекону.

— Ничего смешного, — ни с того ни с сего выдал он. — Не вижу ничего смешного.

Бисли просиял.

— В чем ничего смешного? — спросил Диксон.

— Вы знаете, в чем. Игра не закончена. Посмотрим, чья возьмет. — Трясущейся, младенчески пухлой рукой Джонс налил себе кофе.

Трапеза продолжалась в молчании. Напоследок покосившись Диксону в район галстука, Джонс вышел. Его работа (он оформлял полисы медицинского и пенсионного страхования штатным преподавателям) начиналась ровно в девять. Когда Джонс повернул к двери, Диксон укрепился в мысли, что с затылком у него непорядок.

— Отлично получилось, правда, Джим? — понизил голос Бисли.

— Да, недурно.

— Какой он сегодня многословный, да? Просто словесное недержание. А что я всегда говорил: он рта не раскроет, пока угрозы своей особе не почует. Хотя нет, тебе не говорил. Кстати, заметил, какой у него причесон?

— Заметил, но думал, показалось.

Бисли взялся за тост с апельсиновым джемом. Раздраженно жуя, продолжал:

— Это он себе машинку для стрижки купил. Я в ванной вчера видел. Теперь сам стрижется, вот до чего докатился. Удавится парикмахеру заплатить, мозгляк. Носит же земля таких.

Стало понятно, почему со спины казалось, будто Джонс нацепил грубо сработанную нашлепку из волос и она сползла вбок, а с лица — будто он увенчан шлемом из какого-нибудь неизвестного исторической науке кургана. Диксон молчал: Джонс впервые на его памяти повел себя с относительным достоинством.

— Джим, в чем дело? Ты чего такой кислый?

— Нормальный.

— Ты из-за лекции? Так я тебе свои записи дам, ну, помнишь, я обещал, «Век Чосера». Не шедевр, конечно, но могут пригодиться. Я тебе в комнату занесу.

Диксон снова воспрянул; жаль, нет времени ждать, а то бы, глядишь, с миру по нитке — и целая лекция набежала бы.

— Спасибо, Альфред, — сказал Диксон. — Очень обяжешь.

— Тебе сегодня в колледж надо?

— Надо: хочу поговорить с Баркли.

— С Баркли? Не думал, что у вас общие интересы.

— Его мозги пригодятся для пассажа о музыке Средневековья.

— Тогда понятно. Прямо сейчас уходишь?

— Минут через несколько.

— Отлично, вместе пойдем.

Было тепло, но пасмурно. Они шли по Колледж-роуд, Бисли заговорил о результатах экзаменов у себя на кафедре. Визит приглашенного экзаменатора, назначенный на конец недели, разрешит с полдюжины спорных случаев, хотя в целом все уже ясно. На исторической кафедре дела обстояли так же — реагировал Диксон живо.

— Чем хорош Фред Карно, — говорил Бисли, — собственно, только этим он и хорош — так вот, он никогда никого за уши не тащит. Если решил, что человек не годится, — до свидания. В этом году никаких дипломов с отличием; совсем слабеньких — всего четыре, а сорок пять процентов первокурсников на экзаменах завалили — так с ними и надо. Фред чуть ли не единственный профессор, который, несмотря на давление со стороны Минобразования, не раздает дипломы с отличием кому попало и не проталкивает каждого недоделка, который фамилию свою писать научился. А каков в этом плане Недди? Или ему параллельно?

— Параллельно. Все на Сесила Голдсмита взвалил, поэтому экзамены на ура сдаются. Сесил — он у нас добряк.

— Ты хотел сказать «слабак». Самое обидное, везде такая картина, куда ни глянь. Я не только о нашем заведении — возьми любой провинциальный университет. В Лондоне, наверно, по-другому, в Шотландии тоже. А в провинции — да. Попробуй добейся отчисления студента за то, что у него мозгов не хватает экзамены сдать, — ага, сейчас. Скорее уж профессора уволят. Побочный эффект огромного количества грантов от региональных департаментов образования.

— Нет, а что делать? Надо же студентам где-то деньги брать.

— Ты, Джим, сейчас смотришь с колокольни такого вот департамента образования. «Мы тут, понимаете ли, за поступление Джона Смита заплатили, прошло семь лет, а вы нам говорите, что диплома ему не видать как своих ушей. А деньги кто нам вернет?» Если мы введем вступительные экзамены, чтобы отсеивать неграмотных, количество поступивших сократится вполовину — значит, половина наших потеряют работу. С другой стороны, имеет место быть требование: «В этом году нужно двести человек учителей. Только попробуйте не дать». Хорошо, мы снизим планку на выпускных экзаменах на двадцать процентов и дадим сколько просите, но, Бога ради, через два года не жалуйтесь, что в школах полно учителей, которые сами не могут получить аттестат о среднем образовании, не то что детей подготовить. Интересная картинка получается, да?

Диксон склонялся к «да» больше, чем к «нет», но поддерживать разговор ему расхотелось. Был как раз такой день, когда Диксон практически не сомневался в неминуемости изгнания из академических кругов. Что он тогда станет делать? В школу пойдет, учителем? Только не это. Уедет в Лондон, устроится в контору? Кем? В какую контору? Не глупи, Джим.

Молча они вошли в главный корпус, проследовали в преподавательскую, проверили каждый свою ячейку для почты. Диксон обнаружил напоминание, что у него не заплачен годовой подписной взнос за пользование преподавательской, а также открытку на имя Дж. Диксона, эсквайра, бакалавра гуманитарных наук, извещавшую о публикации никому не нужной статьи о ткачестве во времена Тюдоров. И то и другое Диксон молниеносно отправил в мусорную корзину. Бисли просматривал свежий номер университетского вестника (он его выписывал), бубнил что-то. Больше в комнате никого не было. Для отлова Баркли требовался настрой, поэтому Диксон решил присесть перед трудовым днем и выбрал для этого кресло, затем сладко зевнул.