Нерадец, вогнал ему в сердце меч и побежал так быстро, что никто и опомниться не успел. Соскочил Ярополк с воза, вырвал меч из раны, закричал отчаянно: 'Ох, ты же меня, вражина, доконал!' И помер. Ну, привезли его в Киев, положили в раку из мрамору, оставили лежать в церкви святого Петра, что сам и воздвиг по подсказке матери своей Гертруды, она же римской церкви святого Петра молилась… Вот и все.

Потом приехали послы аж из Рима самого иль откуда-то оттуда к князю Всеволоду и митрополиту Иоанну. Митрополит послов не принял, разругался с самим князем Всеволодом и помер, а был, говорят, вельми ученый. После того Янка, княжна и игуменья Андреевского монастыря, пошла в греки и привезла от них нового митрополита Иоанна-скопца. Говорят, неученый и глупый, но он, Журило, того уже не знает, потому как тут прибыли послы от императора, и ему велено было ехать с ними сюда.

Ни о матери Анне, ни о родном брате Ростиславе, ни о Киеве, ни о Красном дворе, ни о том, что знали только они двое шесть лет назад, ни о чеберяйчиках…

Евпраксия не смела спрашивать, Журило не смел говорить.

Холод, отчужденность, непреодолимое расстояние.

Лишь вырвавшись из холодной палаты, вздохнув и расправив плечи, не ощущая больше на себе острых взглядов придворных ведьм, закричит Журило матери своей, что Евпраксия несчастна, что не допустит он, чтобы была она такой несчастной, увезет ее назад, в Киев, к князю Всеволоду, к…

А Журина положит ему руку на голову, скажет тихо и горестно:

– Ну, что ты, дите мое! А князь?

– Так я… вернусь в Киев, скажу князю Всеволоду, а там снова прискачу и увезу Евпраксию отсюда!

Журина молча усмехалась, слыша такие легкодумные ребячливые восклицанья, знала: ничего такого не будет. И сей год занесется в пустые годы, а когда и настанут наполненные, то не знать еще, чем они станут полниться: счастьем иль горем.

И не будет о том ничего ни в летописях, ни в хрониках, лишь намеки да невыразительные поминанья.

Снова оказались наедине, но теперь уже не случайно. По требованию императора сошлись в тронном зале Бамбергского дворца; входили туда словно два поссорившихся государства, до самых дверей в зал сопровождаемые своими приближенными, которые затем должны были в соответствии с высочайшим повелением остаться за порогом. Император желал говорить с императрицей. О чем? Кому ж о том знать?

Генрих был весь в черном, как некогда в Кведлинбурге, высокий, худой, золотая цепь покачивалась на впалой груди, ровно ошейник широкий на охотничьем псе; не сел на трон, бегал и бегал из конца в конец по мрачному залу; Евпраксия стояла на одном месте, следила за Генрихом, спокойная и будто равнодушная.

– Мы задержались в Бамберге, потому что я ждал вестей из Италии, – начал император, не глядя на жену, голосом особенно резким и отрывистым.

Евпраксия промолчала. Вести из Италии ее не касались. Ниоткуда не ждала вестей.

– Я получил известия из Италии и не могу сказать, что они слишком утешительны. Я надеялся…

Генрих остановился, уставился на Евпраксию. Она оставалась по-прежнему равнодушной. Все в ней умерло к этому человеку. Чего ему нужно от нее?

Император уловил это настроение, переменил направление разговора.

– Киевский князь, ваш отец, в грамотах ко мне просит, дабы по своему усмотрению могли распоряжаться его послами. Вы можете оставить их при себе для услуг, можете отправить назад в Киев. Он считает, что вам приятно будет иметь возле себя славянские души. К тому же он послал молодых.

Говорят, он любит молодых. Так же и вы.

– А так же и вы, император, – добавила Евпраксия.

– Я? – удивился Генрих. – Разве я порезал себе руку на пиру при виде молодой женщины?

– Вы избрали императрицей меня, а я не принадлежу к старым людям.

Может быть, я слишком молода.

Ей хотелось сказать: 'Возмутительно молода и нетронута', но она сдержалась, лишь скользнула по нему серыми своими глазами, да так, что у другого человека от их взгляда сердце зашлось бы. Генрих же только стиснул зубы и еще быстрей забегал по заду. На ходу кидал:

– У киевского царя, как мне сказали, преступное пристрастие к молодым…

– Вас это не должно беспокоить.

– Ну, да, но вы его дочь.

– Я императрица германская.

– Именно поэтому… Вы обманули меня, императора…

– Может, вы ошибаетесь?

– Именно так, именно так… Я полагал, что в ваших жилах течет кровь греческих императоров…

– Я никому такого не говорила…

– Да, но я полагал…

– Нужно было спросить у меня.