– Я думаю, они пророчествуют переселение народов из одной державы в другую. Многие отправятся, дабы никогда не вернуться, и так будет до тех пор, пока звезды снова войдут в тот круг, из которого ниспадают ныне они, как отчетливо мне видится. Другие останутся на месте, святом и высоком, подобно тем звездам, что продолжают дольше гореть на тверди небесной.

…Филипп, король французов, выкрал Бертранду, анжуйскую графиню, и, оставив свою благорожденную жену, постыдно женился на разрушительнице брачного союза. Не вняв упрекам прелатов Франции относительно своевольного оставления своей жены и оставления Бертрандой мужа, он отказался принести покаяние в содеянном злочинстве и, согбенный годами и хворями, печально закончил жизнь, погрязший в прелюбодеянии.

Во время правления Филиппа прибыл во Францию папа Урбан. Тогда Нормандия и Франция были отягощены великой смертностью, которая опустошила множество домов, а жестокий голод довел бедствие до крайних пределов.

В тот самый год, в месяце ноябре, папа Урбан созвал всех епископов Франции и Испании и открыл великий собор в Клермоне, городе овернском, в области, что называлась в древности Арверн.

На соборе было много установлений, дабы улучшить обычаи.

И было там 13 архиепископов и 225 епископов с множеством аббатов и других лиц, которым поручены заботы о святых церквах…'

Из хроники Альберта Лахенского:

'В год от рождества Христова 1095, четвертого индикта, в сорок третий год королевства и тринадцатый год империи Генриха IV (как короля) и Генриха III (как императора римского), при папе Урбане II, ранее именуемом Одо (Odarus), в восьмой день марта Вальтер (по-французски Готье), прозванный Голяком, славный рыцарь, в сопровождении огромного множества пеших французов Галлии, но имея всего восемь рыцарей, вступил, поддавшись уговорам Петра Пустынника, в Венгрию и направил путь свой в Иерусалим.

Государь Коломан, христианнейший король венгров, узнав о его мужественных намерениях и их цели, встретил его благосклонно и дал ему дозволение пройти через свои земли'.

…В папских летописях – невыразительные упоминания о победах над императором, причем все победы добыты чужими руками. В том числе и руками Евпраксии, которую заставят выступить на церковном соборе в Пьяченце (хронисты называют по-латыни: Плаценция). Император – противник слишком сильный, против него нужны средства необычные, неожиданные: известно, против нового оружия нет надежной защиты.

Короля французского, или кого угодно там еще, можно свалить за тот же самый разврат, что и императора, собственными силами. Тем более император повержен окончательно, и повержен с помощью собственной жены… После всех этих историй западный мир неминуемо должен был признать единственным своим властелином и вождем, не только духовным, но и светским, – папу. Духовное сливалось со светским. Чтоб утвердить это впервые завоеванное папством, столь желаемое испокон веков слияние, требовалось еще одно, но непременно великое и неожиданное усилие. Немало пап готовилось к этому великому усилию, последним, кто подошел ближе всех к осуществлению идеи великого усилия, был Григорий-Гильдебранд, Урбану осталось протянуть руку и бросить клич.

Священная война, крестовый поход против неверных, объединяются все, уничтожаются границы государств и владений, все светские властители отныне оправдают власть и силу, если возьмут из рук папы крест и понесут его во главе своих рыцарей и простого люда в святую землю, в Иерусалим. А над всеми ими будет стоять папа. Стоять и повелевать, отправлять на битву с неверными новые и новые толпы. Свыше ста лет продлится в Европе это дикое бешенство. Станет отправляться, куда глаза глядят, ради мести кому-то за собственные грехи. Станет грязь своей жизни нести за море, в чужие земли.

Сами короли и рыцари, конечно, не отважились бы на подобное безумие, пусть даже освященное самим папой. Простой люд невозможно погнать в далекую чужбину ни силой, ни святостью. Но была еще бедность, было обнищание, был вечный голод, упоминаниями о котором пестреют хроники, – вот что действовало надежней всего. Человек убегает от несчастий в надежде на спасение. Чем длиннее путь, тем продолжительней ослепление. Ободранный до нитки крестьянин не надеется, что добудет счастье в соседнем селе, знает, что там такая же бедность, зато охотно присоединится к толпе воителей за веру, ведь идти нужно далеко, в неведомые земли, где тебе обещаны и добыча, и богатство, и счастье, и отпущение грехов, и вечная слава. Ни Матильда Тосканская, ни герцог Вельф, ни, к примеру, богатый род Монтефилектори, державший земли от Матильды, как ее вассал, не отправлялись за море в крестовый поход за веру. Идти туда должны были обездоленные, униженные носители простых крестьянских фамилий Ридьярди, Бенчивенни, Франкуччи, Убицинни, главную массу идущих составляли Мадалотто, Деотайотти, Райнери и подобные им – без земли и без дома, которые у них отобрали за то, что они не смогли из-за неурожая доставить оливкового масла на лампаду церкви святого Мартина, уплатить десятину, налоги на соль, на мосты и дороги. Вынужден был пойти в крестовый поход крестьянин Уголино Анджиорини, потому что он, под залог своего земельного участка, взял заем в 12 солидов у Уго, пресвитера монастыря святого Зенона в Пистойи, обещая выплатить занятое после возвращения из похода с добычей (в случае же гибели крестоносца Уголино пресвитеру доставалась земля, а крестьянская жена и сын крестьянский становились рабами).

Люди были так бедны, что не могли купить прозрачное покрывало, в которое следовало завернуть умершего. И потому им – о, епископская милость! – разрешалось использовать покрывало из ткани худших сортов.

Продавали землю, имущество, самих себя, как спокойно записывают хронисты, – pro necessitate famis – в силу необходимости.

Необходимость всегда и гонит людей невесть куда. Властителям следует лишь умело воспользоваться этим законом, направляя людские потоки для достижения своих целей. Папа Урбан прикрывал корыстные цели идеей высочайшей святости. На деле целью была ненасытная жажда власти, мрачный зверь, который никогда не удовлетворяется уже принесенными ему жертвами.

Одной из жертв должна была стать несчастная Евпраксия.

Когда-то открылся ей ужас колес. Непрестанное, безжалостное, упрямое вращение. Молчаливая безнадежность движения. Тогда маленькой Евпраксии подумалось, что так неумолимы лишь колеса, увозящие ее из Киева в Саксонию, а всему остальному в жизни должно 'вертеться' от низшего к высшему, от греха к чистоте, праведности и святости, от поражений к взлетам и торжествам. Горький опыт доказал ей, как тяжко она ошиблась.

Единожды попав во власть колес, нет уже сил от нее освободиться. Колеса разрастаются до громадных