поднял голову. Перед ним стоял с позором изгнанный из вездехода белобрысый мальчишка и рассматривал Никиту самым, что ни на есть, наглым образом. На его худеньком, загорелом теле ничего, кроме огромных, вероятно отцовских, штанов, закатанных до колен и подпоясанных веревкой, не было. Вид у пацана был независимый и в какой-то степени агрессивный: левую руку он держал в кармане, правой потирал покрасневшее ухо, а сам изучающе смотрел на Полынова. И было в его взгляде нечто такое, что невольно роднило пацана с «вождем краснокожих» из рассказа О.Генри. Казалось, глядя на Никиту, он решает весьма трудную задачу — то ли ему этому служивому булыжником в глаз засветить, то ли печеную картошку прямо из костра, с пылу с жару, за шиворот сунуть и ногой раздавить.

— Что, не дали войнушку победоносно завершить? — подмигнул Никита. — А победа, небось, была так близка…

Пацан перестал теребить ухо и презрительно плюнул себе под ноги.

— У тебя закурить найдется? — нахально спросил он хрипловатым голосом. Ухо у него было знатным — горело ярким пламенем даже сквозь загар, но боль пацан переносил стоически, с гордым достоинством исконного врага бледнолицых. С таким характером его наверняка пороли, как сидорову козу, по пять раз на дню, так что тумаки, подзатыльники и дранье ушей ему были не в диковинку.

— А водки тебе стакан не налить? — рассмеялся Никита.

— Не… — простодушно заулыбался пацан щербатым ртом. — Водку я не люблю. Один раз попробовал, так блевал дальше, чем видел. Вот пиво — это да! Пиво я люблю.

— Чего нет, так это пива, — развел руками Никита.

— Ты мне зубы не заговаривай! — скорчил недовольную гримасу пацан. — Закурить дашь?

— И здесь тебе не повезло, — усмехнулся Никита. — Не курю и тебе не советую.

— Дались мне твои советы, — пренебрежительно скривил губы пацан, по-крутому, с цыканьем, сплюнул сквозь щербатые зубы и вихляющей походкой, явно кому-то подражая, направился по своим делам. Некурящий Никита стал ему неинтересен.

«О времена, о нравы…» — невесело подумал Полынов. Когда он был пацаном, мечтал стать космонавтом. И все ребята во дворе космосом бредили. А нынешних пацанов больше «зона» влечет — там их кумиры…

— Эй, хлопец! — позвал он. — Мороженого хочешь?

Мальчишка остановился и недоверчиво смерил Никиту взглядом.

— Оно у тебя что — в кармане тает? Или ты сексуальный извращенец и в кусты меня заманиваешь?

Полынов поперхнулся.

— Как погляжу, образование у тебя выше крыши, — хмыкнул он. — Нет у меня в кармане мороженого, и в кустах я его не спрятал. Зато в кармане есть деньги. — Он достал три червонца. — Сгоняешь в кафе, купишь две порции — мне и тебе. Лады?

— Заметано!

Пацан выхватил деньги и умчался. Никита запоздало подумал, что он вряд ли вернется, но ничуть не расстроился. И бог с ним. Невелика потеря.

Но через пару минут пацан возвратился, однако принес почему-то лишь одну порцию.

— Держи, солдат, — сунул он вафельный стаканчик в руки Полынову и уселся рядом на скамейку.

— А себе почему не взял? — спросил Никита. — Денег не хватило?

Пацан молча запустил левую руку по локоть в карман своих необъятных штанов, достал пачку «Marlboro», распечатал, сунул в рот сигарету, затем той же манерой извлек из правого кармана зажигалку и прикурил.

— Фраера мороженое не хавают, — презрительно процедил он уголком рта.

— Н-да, — повел плечом Никита. Он откусил от мороженого и покосился на мальчишку. — Слушай, а как ты относишься к симметрии?

Пацан подозрительно уставился на него, готовый в любой момент дать деру.

— А чо это? Типа ремня?

— Несколько из другой области, — улыбнулся Никита и начал терпеливо объяснять: — Симметрия — это зеркальная похожесть. Вот твоя левая рука и по виду, и по форме, и по цвету, и по размеру похожа на правую, но в то же время является как бы ее зеркальным отражением. Видел себя в зеркале?

Пацан кивнул.

— Когда ты поднимаешь правую руку, твое отражение в зеркале поднимает левую. Так же симметричны ноги, глаза…

— Короче, филозоф, — буркнул пацан. — Что мне с этого причитается?

— Вот я и спрашиваю, как ты к симметрии относишься? — повторил вопрос Полынов, гася улыбку по поводу «филозофа».

— Как отношусь? — Мальчишка посмотрел на свои руки, ноги, пошевелил пальцами. — Нормально… — неуверенно протянул он.

— А раз нормально, — нехорошо осклабился Никита, — то я сейчас верну симметрию твоим ушам. Чтобы и левое ухо стало таким же красным и оттопыренным, как и правое!

— Но-но! — Пацан резко переместился по скамейке к краю. — Руки прочь от свободной России! Не для того, понимаешь, кровь за демократию у Белого дома проливали, чтобы тут всякие за уши драли! Даешь свободу личности!

Против воли Никита улыбнулся. И смешно, и горько стало ему от выспренней мальчишеской тирады. Воистину, не понимает дитя, что творит, что говорит.

— Тебя что, дома за курево не дерут?

— Дерут, — честно признался пацан, настороженно следя за Полыновым, и явно назло ему затянулся сигаретным дымом. — Еще и как дерут. Ремнем по чем попало. И ты хочешь?

— Надо бы, да не буду, — безнадежно махнул рукой Никита. — Что толку?

— Это правильно, — согласился пацан и повеселел. — Батяня говорит, чем больше меня дерет, тем у меня шкура толще становится.

Он вынул сигарету изо рта, посмотрел на нее, покосился на Никиту.

— Ладно. Если ты так ко мне, то и я тебя уважу.

Он с сожалением бросил недокуренную сигарету в пыль и безбоязненно втоптал окурок босой ногой. Нипочем его огрубевшим ступням, все лето не знающим обуви, был тлеющий огонек сигареты.

— Мороженое будешь?

Никита протянул ему оставшуюся половину вафельного стаканчика.

— Давай, — словно нехотя, согласился пацан, взял мороженое и впился в него зубами.

— Слушай, — вдруг спросил он набитым ртом, оглядывая Никиту с головы до ног, — а почему ты в форме, но без оружия?

— Так уж получилось, — рассмеялся Никита.

— Потерял, что ли?

— Отобрали, — серьезно сказал Полынов, глядя в глаза мальчишке. — Как уволили в запас, так и отобрали.

Даже с пацаном не следовало расслабляться и, отступив в сторону от «легенды», плести небылицы. Бог знает, что и кому он может брякнуть о встрече с капитаном запаса Николаем Додиком.

Мальчишка доел мороженое, вытер руки о штаны и с хитроватым прищуром посмотрел на Никиту. Будто оценивал его по каким-то своим, ведомым только ему, меркам.

— А хочешь, я тебе ствол сбагрю? — внезапно шепотом предложил он. — По дешевке, всего за стольник.

Брови у Полынова подскочили.

— За стольник? А сколько это?

— Ты чо, не знаешь?! — Пацан изумился настолько, что у него рот от удивления открылся. — Сто! Причем прошу стольник деревянных, наших, а не баксов!

— Понял.

— Да ты не сомневайся, — вновь перешел на шепот пацан. — Ствол настоящий, «макаров». Еще и