Разом все; отразился на каждом лице одинакийУжас, и каждый в свою указывал сторону с криком:«Здесь! сюда посмотри!» И из каждой волны создаласяВдруг голова ужасным лицом, и поверхность ДунаяВся как будто бы прыгала, вся сверкала глазами,Щелкала множеством зуб, хохотала, гремела, шипела,Шикала. Крик разбудил Ундину, и вмиг при воззреньеГневном ее пропали страшилища все. Но рыцарь ужасноБыл раздражен; с умоляющим взглядом Ундина сказала:«Ради бога, здесь, на водах, меня не брани ты».Он умолкнул, сел и задумался. «Друг мой, — шепнулаСнова Ундина, — не лучше ль нам дале не ездить? Не лучше льВ замок Рингштеттен обратно отправиться? В замкеБудем спокойны». — «Итак, — проворчал, нахмурившись, рыцарь, —В собственном доме своем осужден я жить как невольник!Только до тех пор и можно дышать мне, пока на колодцеБудет камень! Чтоб этой проклятой родне…» Но УндинаРечь его перебила, с улыбкой ему наложившиНа́ губы руку. Опять замолчал он, вспомнив о данномИм обещанье Ундине. В эту минуту Бертальда,В мыслях о том, что делалось с ними, сидела на краеЛодки и в воды глядела; сама того не приметив,С шеи своей она сняла ожерелье, подарокРыцаря; им водила она по поверхности ровныхВод, любуясь, как будто сквозь сон, сверканьем жемчужныхЗерен в прозрачной, вечерним лучом орумяненной влаге.Вдруг расступилась вода, и кто-то, огромную рукуВысунув, ею схватил ожерелье и быстро пропал с ним.Вскрикнула громко Бертальда, и хохот пронзительный грянулОтзывом крика ее по водам. Тут более рыцарьГнева не мог удержать; он вскочил в исступленье и в рекуНачал кричать, вызывая на битву с собой всех подводныхДемонов, никс и сирен; а Бертальда своим безутешнымПлачем о милой утрате и пуще его раздражала.Тою порою Ундина, к реке наклонясь, окунулаРуку в прозрачные волны и что-то над ними шептала;Но поминутно она прерывала свой шепот, ГульбрандуГолосом нежным твердя: «Возлюбленный, милый, подумай,Где мы; брани их как хочешь; со мной же ни слова; ни слова,Ради бога, со мною одною; ты знаешь». И рыцарь,Как ни был раздражен, но ее пощадил. Вдруг УндинаВынула влажную руку из вод, и в ней ожерельеБыло из чудных кораллов; своим очарованным блескомВсех ослепило оно. Его подавая Бертальде,«Вот что, — сказала она, — для тебя из реки мне прислали,Друг мой, в замену потери твоей. Возьми же, и полноПлакать». Но рыцарь в бешенстве кинулся к ней, ожерельеВырвал, швырнул в Дунай и воскликнул: «Ты с нимиВсе еще водишь знакомство, лукавая тварь! пропади тыВместе с своими подарками, вместе с своею роднею!Сгинь, чародейка, от нас и оставь нас в покое!..» С рукою,Все еще поднятой вверх, как держала она ожерелье,Бледная, страхом убитая, взор неподвижный, но полныйСлез устремив на Гульбранда, Ундина его слова роковыеСлушала; вдруг начала, как милый ребенок, которыйБыл без вины жестоко наказан, с тяжким рыданьемПлакать и вот что сказала потом истощенным от горяГолосом: «Ах, мой сладостный друг! ах, прости невозвратно!Их не бойся; останься лишь верен, чтоб было мне можноЗло от тебя отвратить. Но меня уводят; отсюдаПрочь мне до́лжно на всю молодую жизнь… о мой милый,Что ты сделал! ах, что ты сделал! о горе! о горе!..»Тут из лодки быстро она в реку ускользнула:В воду ль она погрузилась, сама ли водой разлилася,В лодке никто не приметил; было и то и другое,Было ни то ни другое. Следа не оставив, в ДунаеВся распустилась она; но долго мелкие струйкиОколо судна шептали, журчали, рыдая; и вслух доходилиВнятно как будто слова: «О горе! будь верен! о горе!..»С жалобным криком рыцарь упал, и обморок сильныйДушу ему на минуту отвел от тяжелыя муки.Глава XVIО том, что случилось с рыцаремКак нам, читатель, сказать: к сожаленью иль к счастью, что нашеГоре земное нена́долго? Здесь разумею я гореСердца, глубокое, нашу всю жизнь губящее горе,Горе, которое с милым, потерянным благом сливаетНас воедино, которым утрата для нас не утрата,Смерть вдвоем бытие, а жизнь порыв непрестанныйК той черте, за которую милое наше из мираПрежде нас перешло. Есть, правда, много избранныхДуш на свете, в которых святая печаль, как свеча пред иконой,Ярко горит, пока догорит; но она и для них ужВсе не та под конец, какою была при начале,Полная, чистая; много, много иного, чужогоМежду утратою нашей и нами уже протеснилось;Вот, наконец, и всю изменяемость здешнего в самойНашей печали мы видим… итак, скажу: к сожаленью,Наше горе земное нена́долго. Это и рыцарьТакже изведал — к худу ль, к добру ль своему, мы увидим.Он сначала только и мог, что плакать, так горькоПлакать, как плакала бедная, кроткая, ангел доброты, Ундина,Стоя в лодке, когда он отнял у ней ожерелье,Коим она все поправить так мило хотела; потом онТак же и руку вверх подымал, как Ундина, и снова
