Я не отозвался. Мне стало далеко видно вокруг: территория свалки, шоссе и белые домики за ним, на лесистом косогоре. По другую сторону — река. Она, оказывается, совсем близко, мы зря дали такой крюк: от лесопилки надо было идти берегом. А вон и причал, рукой подать. Нос «Гюго» торчит, чуть прикрытый желтеющей листвой. Над черной крышей склада — мачты; на подъездной ветке рядком, в затылок друг другу — паровозы.

— Не грузят еще, — сказал я, отдуваясь, когда спустился на землю. — А пароход, знаешь, совсем близко. Мы не так шли.

— Ладно, — сказал Щербина. — Покурим.

Он долго молчал, посматривая то на железный хлам вокруг, то на раскаленный кончик сигареты. Временами улыбался чему-то криво, уголком рта. Я спросил:

— А что это ты сегодня разгулялся? И довольный...

— Не знаю, — сказал он. — Не болит ничего, и сил, чувствую, прорва. Будто не инвалид. На пользу, что ли, пароходская работа идет, лечит.

— Это потому, что к тебе никто не пристает.

— Опять Реута вспомнил? Брось.

— Да что ты все брось, брось! — вспылил я. — Он-то случая не пропустит меня задеть. На руль не ставит, выходной приду просить, так обязательно «нет» скажет. Все равно же ему выходной придется давать, а власть свою показать случая не упустит... Ну ладно, я забуду, как он меня ни за что арестовал. Ладно! Но что ему теперь от меня нужно? Вроде работаю как все, и занимаюсь... один, никому не мешаю... в общем, никаких отклонений, а увижу Реута и знаю, у нас война с ним, и нет ей конца. Почему?

— Мудришь потому что, — спокойно отозвался Щербина. — Пойми, он со всеми такой — старпом. Строгий. А ты, вместо того чтобы по-простому делать что велят, все думаешь, как оно со стороны выглядит — ты и работа. И обязательно похвалы ждешь.

— Вот еще!

— Ждешь, Серега. Оттого и шибко переживаешь, когда вдруг не по шерстке погладят. А ты не жди, работай! Не то себя до того доведешь, что не фашисты, а Реут главным врагом представляться будет.

Он замолчал, и я подумал, что уже слышал про себя такое. От Сашки Маторина, на буксире. И снова не мог, не хотел согласиться. Что же там, на обломке, я ждал похвалы? А все признали, что я держался как надо. Хотел возразить Щербине, вот это напомнить, но не успел.

Tax, тах, тах! — явственно ударило где-то сзади и сбоку, скороговоркой. Потом еще, по-другому, тоном ниже: бух, бух, тах! Громко закричали, и снова затараторило пулеметно: та-та-та-та...

Пока я поднимался с земли, озираясь, фигура Щербины уже мелькала возле сваленных в груду старых машин. Пригнувшись, он бежал к краю свалки, где росло несколько высоких деревьев. Я тоже кинулся туда, но никак не мог понять, что происходит впереди: Щербина размахивал руками, возле него, точно в веселом хороводе, кружили трое мальчишек, и кто-то еще стоял у ствола дерева — трудно было разобрать, кто.

Потом все выяснилось. Щербина, оказывается, ругался. Зло, грубо. А мальчишки наседали на него, старались не подпустить к дереву. Он отбивался от них — вот и размахивал руками.

К дереву был умело прикручен новой, совсем новой веревкой объект их раздора — четвертый мальчуган в полосатой фуфайке. Нижнюю часть его лица закрывало что-то красное, видны были только испуганные, непонимающие глаза и стриженные ежиком волосы. И ко всему мальчуган стоял на куче хвороста, сквозь который виднелись желтые язычки пламени и пробивался слабый, сносимый ветром дымок.

— Паразиты! — приговаривал Щербина, добравшись наконец до узла веревки. — Игру придумали... Это ж надо!

Мальчишка, сопляк, поменьше всех ростом, крепко обхватил правую руку Щербины. Тот дернулся, стараясь освободиться, и вдруг взвыл от сильной, должно быть, нестерпимой боли. Еще секунда, и он сшиб с размаху мальчугана, наклонился, поднял его за шиворот курточки и несколько раз с силой встряхнул. Мальчишка съежился, повалился на землю, всхлипывая, свернулся в жалкий, беззащитный комок.

— Вот гаденыш, — сказал Щербина, покачивая головой. — Руку прокусил. — Он засучил рукав, и стало видно, как от большого пальца тоненькой струйкой течет кровь.

Я достал из кармана платок, начал перевязывать. Мальчишки застыли рядом, прижимая к груди автоматы с черными дисками.

Только теперь я заметил их оружие, потянулся к одному из мальчуганов. Тот покорно подал дубовый, добротно отлакированный приклад.

— Игрушечный, — сказал Щербина, зубами поправляя платок на руке. — А видел, как жахает? Я поначалу подумал: взаправду стреляют. Пистоны у них в дисках мощные. Палят будь здоров!

Мальчишки негромко заговорили между собой, и я сказал:

— Они нас за итальянцев принимают. — И рассмеялся: — Почему именно за итальянцев?

— Дэйго, — снова повторили мальчишки.

— Совиет, — сказал я. — Со-ви-ет!

За деревьями, оврагом, лесопилкой гулко раскатился гудок. И, вторя ему, монотонно зазвонил паровозный колокол. Щербина насторожился.

— Слушай, пошли, — сказал он и, даже не взглянув на мальчишек, решительно двинулся по тропке, сбегавшей по склону, мимо деревьев к реке.

— Совиет, — сказал я еще раз ребятам. — Гуд бай!

Мы прошагали уже шагов тридцать, когда нам вслед раздался свист, улюлюканье, громкий треск выстрелов.

— Порют их мало. Вырастут бандитами, — сказал Щербина и опять зубами поправил платок на руке, словно боялся испачкать. — Вырастут, может, поймут. — И вздохнул: — Несмышленыши...

— Где это вы шлендаете? — спросил боцман.

— Рыбу ловили, — сказал Щербина. — Азартное дело!

Старпом посмотрел на него, перевел взгляд на Левашова и усмехнулся.

— А работать дядя будет? — спросил боцман.

— Азартное дело... — вздохнул Щербина и обратился к старпому: — Вы все машину ждете, Вадим Осипович? Не завели котлы?

— Нет, — сказал Реут и посмотрел в ту сторону, откуда недавно появились матросы, — Еще четыре часа надо.

— Фью! — присвистнул Щербина. — Тогда темно будет. Придется утром грузить.

— Придется, — сказал Реут.

— А сейчас бы повернулись — сутки можно сэкономить.

— Конечно, — сказал старпом и посмотрел в другую сторону, туда, где на рабочей ветке стояли друг