упования всего человечества, говорим от имени всех людей и творим историю, мы пытаемся понять, во что они
Потаенный убийца»[124]. Номер открывается статьей, написанной примерно через месяц после смерти Курта Кобейна — смерти, которая задела нас всех:
Трудно поверить, что тебя не стало. Я до сих пор просыпаюсь и не верю. Тебя больше нет. Каждое утро я встаю и решаю: то ли мне прожить этот день, то ли сделать так, чтобы он просто смылся с меня. Я хожу молча, в апатии, мыкаюсь, как выходец с того света. Кажется, что меня вытащили из собственного тела. Я стал недочеловеком. Тебя больше нет.
Это было ясно всем с самого начала: ты не такой, как все. В тебе было что-то большее. Мистическое сияние, странная, непривычная красота. Но почему-то мне кажется, что я знал тебя всю жизнь. Может, это и так. Может ли такое быть?
Я всегда в тебя верил. И я верю, что ты всегда верил в меня. Ты говорил со мной, обо мне и для меня. Иногда, в самые трудные времена, ты светил, как путеводный маяк. Ты был скалой. Ты был настоящим! Ты был моим идолом. Я хотел быть тобой.
Кто-то говорил, что ты запутался, что ты плохой пример для подражания. Кто-то говорил, что тебя испортила слава и ты не смог с ней совладать. Говорили, что твой стиль скандален, а поведение — безнравственно. Все это правда. Ты был человеком жестким, непростым, с тобой было трудно иметь дело. Ты был безрассуден. Ты был одиночкой. А порой ты вызывал во мне дикую ярость. Но только потому, что я любил тебя и, несмотря ни на что, всегда в тебя верил. А потом случилось это. И тут нет твоей вины. Это наша вина. Моя вина.
За все, на что мы тебя обрекли, на что обрекла тебя жизнь, на что ты сам себя обрек, — прости меня. Ты сражался со славой, с успехом, с газетами, и я знаю, что на самом деле ты никому и никогда не хотел причинить вреда. Разве может бабочка причинить вред? Полный надежд, от всего сердца говорю я тебе: Ричард Милхаус Никсон[125], прекрасная бабочка, лети свободной, будь сильной, живи вечно. Я люблю тебя.
Мы разыскиваем тех, кто, как и мы, полон идей, но сидит на мели. Мы публикуем интервью с Филипом Пэйли — он в детстве снимался в кино, играл Чакку Пакуни в «Земле пропавших»[126], — и он разделывается со своими родителями, утверждает, в его теперешнем полунищенском существовании (он живет в Голливуде в убогой квартирке) виноват их развод.
Вот-вот… Родители развелись, когда мне было шестнадцать лет, и на их развод были истрачены все мои деньги. И МЕНЯ ДО СИХ ПОР, БЛЯДЬ, ЭТО ДИКО БЕСИТ. Так и напечатайте в своем журнале. Отец — работает хирургом в Беверли-Хиллз, и ЗАШИБАЕТ БОЛЬШИЕ БАБКИ. Мать отхватила огромный кусок при разводе. Я с ними не разговариваю.
Блядь, да кем я только не работал. Сначала начислял мороженое у «Свенсона». Был пекарем, работал на бензоколонке, кондитером, младшим брокером в конторе «Э.Ф. Хаттон», в магазине канцтоваров, маляром. Я сносил старые здания ГОЛЫМИ РУКАМИ. И кучу времени был безработным.
Для меня этого мифа уже нет.
На первой странице номера — пародия на рекламу: пятеро наших друзей рекламируют нечто под названием «джинеы “Уличная гармония”». Они позируют в одном из уголков Южного парка: один сидит на мусорном баке, остальные обвисают на стене склада, а посередине — Мередит, поджав губки, бросает четвертак в кружку, которую держит в руках волосатый попрошайка. Бездомный, которого играет наш приятель Джейми (он занимается ремонтом мотоциклов), ухмыляется и выставляет вверх большие пальцы; в руках у него табличка:
ПОДАЙТЕ НА МОДНЫЙ ПРИКИД
Почему-то нам кажется, что такие штуки привлекут к нам рекламодателей. Не то чтобы нам была так уж нужна реклама одежды. Или реклама табака. Или реклама крупных компаний. Да и вообще любая реклама, черт бы ее побрал.
Но хотя мы и стали недальновидными и пессимистичными, но все-таки верим в то, что какой-то удачный ход может резко переломить нашу судьбу. Поэтому-то мы с Муди сидим, рассматриваем рисунки Джадда и думаем, не предложить ли ему зайти и показать другие свои работы, мы бы с ним обсудили перспективы сотрудничества. Мы согласны, что для «Мощчи» он совсем не подходит — ни тематически, ни эстетически. Он вообще не имеет отношения к тому, чем мы занимаемся, но вот только…
Мы тянемся за телефоном. Я звоню.
— Может, вы бы к нам зашли? И прихватили бы с собой съемочн… кхм, портфолио.
Через два дня он заходит. Вот он появляется, этот человек с ничем не примечательной внешностью и прямыми черными волосами, мы встаем ему навстречу — и сталкиваемся с преследующим его по пятам восьминогим насекомым, состоящим из черных видеокамер, осветителей, микрофонов и планшетов. Шалини, поклонница МТВ, сидящая в дальнем конце комнаты за своим «макинтошем», впадает в благоговейный ужас: мы забыли ее предупредить. Все в смятении. Проходящие по коридору люди останавливаются и припадают к нашим окнам. Мы усаживаем Джадда за стол для совещаний, прямо под боксерской грушей, и представление начинается.
Джадд, который принес свое портфолио, делает вид, что ему действительно хочется напечатать свои работы в нашем крохотном журнальчике с десятью тысячами читателей — хотя через месяц несколько миллионов человек будут следить за каждым его чихом. Мы с Муди сидим рядом и делаем вид, что мы редакторы настоящего журнала, такого, где так и полагается — сидеть и вести переговоры; делаем вид, что нам не наплевать на его работы и они действительно подходят для нашего журнала (настоящего журнала). Мы одеты так же, как мы одеты обычно, в шорты и футболки; мы поразмышляли о том, что надеть, и, не забывая, что не надо размышлять о том, что надеть, решили надеть то, что надели бы, если бы не размышляли о том, что надеть. Нам очень идут шорты и футболки, заправленные с одной стороны, с правой, примерно на дюйм, так чтобы виднелся кусочек ремня, а все остальное свисало — это стиль, разработанный нами еще в старших классах путем серьезных размышлений и экспериментов по предотвращению возможных проколов. У нас нет татуировок: мы считаем, что татуировки — показатель слишком большого внимания к собственной внешности, да и вообще, несмотря на то что мода на них в 1994 году все еще на подъеме, мы уверены, что не пройдет и года, а то и нескольких месяцев, и бум лопнет (в конце концов, сколько такие штуки могут тянуться?). То же самое относится к разноцветным волосами, пирсингу, брэндингу, оригинальным головным уборам, шейным украшениям, футболкам с надписями и прочей знаковой одежде и атрибутике. Мы перестали играть в эти игры, мы выработали в себе полное безразличие к вопросам внешности и стиля, мы переросли стиль «рассмотри-меня-внимательно», переросли стиль «не-хочу-чтобы-меня-рассматривали-поэтому-оделся-мрачным-бунтарем», мы отвергли оба варианта и вместо этого выбрали элегантный отказ — стиль «если-хочешь-рассматривать-рассматривай- но-я-этого-не-поощряю» — стиль, предполагающий