членораздельные высказывания, человечным и среднезападным. Замечаю, что сижу, положив ногу на ногу. Как лучше класть ногу на ногу? По-мужски или как женщины и старики? Если по-второму, не подумают ли, что я голубой? А если подумают, увеличит ли это мои шансы?
Потом заходит женщина —
Она приглашает меня пройти в другую комнату, где и будет происходить интервью. Я уже готов отдаться ей целиком. Она будет меня слушать, а когда выслушает, то все поймет. Вот только с моей прической, по-моему, непорядок. Я собирался заранее проверить волосы в уборной, но у меня не было возможности. Идиотство. Этот день, может, станет самым важным в моей жизни, а я пускаю все на произвол, и только из-за волос. Если же я попрошу, чтобы мне разрешили проверить их сейчас, то она решит, что я самовлюбленный тип, и составит обо мне превратное мнение. А может, ей и нужен самовлюбленный? Я мог бы стать Самовлюбленным Типом. Такие всегда бывают. Обычно это модели, конечно же. Тут я не гожусь никак… Разве что был бы «бенеттоновской» [109] моделью, странноватым и невзрачным. Это у меня получилось бы. Странный, но вызывающий вид — как героинщики или эти, с веснушками и длинными волосами. Вот таким я бы мог быть…
Ох, какая она! Я уже не хочу в шоу Лоры, я хочу осесть где-нибудь с самой Лорой, вырастить с ней детей в поместье акров на десять на побережье Северной Каролины. У нас будет пес по имени Шкипер. Мы будем вместе готовить еду и угощать ее родителей и соседей. И у нас будет куча детей, похожих не на меня, а на нее — с точеными, но мягкими чертами лица, с таким же изумительным носом…
— Итак, — говорит она, усаживаясь за видеокамерой.
Пошла запись, зажегся красный свет.
— Где вы выросли? — спрашивает она.
— Ну это легко. В Лэйк-Форесте. Такой небольшой пригород Чикаго, милях в тридцати к северу…
— Я знаю, что такое Лэйк-Форест.
— Правда? — спрашиваю я, чувствуя, что грядет смена формата, где исчезает прямая речь, а обычное интервью превращается в нечто иное,
Правда? Может быть. Наверное. То есть я не знаю. У меня не было совсем уж богатых знакомых. Друзья родителей преподавали в школе, продавали медицинские товары, держали багетные лавки… Родители ездили на подержанных автомобилях, всю одежду мать нам покупала в «Маршалле». Как-то так. Думаю, мы принадлежали к нижней социально-экономической страте города.
Мать не работала, пока мне не исполнилось двенадцать. А потом работала учительницей. В школе Монтессори. Отец был юристом по торговому праву, работал в Чикаго. Занимался фьючерсными сделками.
Сестра учится на юридическом в Калифорнийском университете. Брат Билл работает в интеллектуальном центре в Лос-Анджелесе.
Он начал работать в Фонде наследия, ездил в Восточную Европу, проводил консультации в бывших республиках Советского Союза, как там они сейчас называются, — насчет конверсии, рыночной экономики, ну и далее в том же духе. Потом он написал книжку о том, как сократить правительственный аппарат здесь, на местном уровне. Называется «Революция в корнях: Как сделать правительство компактнее, эффективнее и ближе к дому». Вам обязательно надо ее полистать. Там даже цитата из Ньюта Гингрича[110] на обложке, что-то насчет того, что все американцы, если они хорошие американцы, обязаны прочесть эту книгу.
Да, не слишком.
Я прошел?
Вы берете меня? Я прошел?
Ой.
Пожалуй, нет. Если и была, то перевернутая. Если дети одевались и вели себя так, чтобы подчеркнуть свое богатство, они становились изгоями, им просто никто не позволил бы стать по- настоящему популярными. И так везде: в бесплатных школах детей приучают к этой мысли, она вдолблена в них сверстниками: выделяешься — значит напрашиваешься на то, чтоб тебя не любили. Быть откровенно богатым — примерно то же, что быть чересчур длинным, чересчур толстым или с фурункулом на шее. Все тяготели к середине. И так было по всей школе: на детей из богатых семей смотрели как на отверженных, им приходилось стараться изо всех сил, они постоянно устраивали вечеринки, чтобы привлечь внимание тех, кому все действительно завидовали, вроде того парня, который играл в футбольной команде и жил в старом деревянном доме за школой. Действительно популярные ребята ездили на грузовиках, покупали дерьмовейшие машины, а родители у них или были в разводе, или выпивали — или и то, и другое — и жили далеко от районов, считавшихся престижными. Ну а насчет богатых, у которых всегда были заправлены рубашки и прилизаны волосы, — все считали, что им не повезло, что у них проблемы, что они странные. Вот сами подумайте: как можно жить в таком городе, как Лэйк-Форест с прекрасными бесплатными школами и все-таки спускать на ветер по десять штук в год, чтобы оплачивать для своего отпрыска школу «Кантри Дей». Вот где уроды. Знаете, как мы ее называли?
