зашептала на ухо:
— Пилите, Шура, пилите, она золотая.
Качалова, воспользовавшись моментом, благородно улизнула. Турецкий, оставшийся у разбитого корыта, решил по крайней мере сделать жене приятное и поинтересовался, что же такое секретное преподнесла себе Элеонора Львовна. Но Ирина уперлась и ни за что не хотела рассказывать. Только хохотала совсем как Вера. «Перебрала малость», — заключил Турецкий.
Вернулись за стол. Турецкий решил, что его час настал, пора привнести изюминку в саммит. Он потянулся за экзотическим фруктом, названия которого не знал, неуклонно приближаясь рукавом к рюмке Фроловского. К рюмке Большого Человека.
— Саша, осторожно! Мороженое! — Ирина попыталась предпринять спасительное телодвижение и слегка подтолкнула стол. Его собственная рюмка предательски покачнулась, и спустя доли секунды по брюкам расплылось коньячное пятно.
Грязнов и Турецкий заперлись у последнего в кабинете. Была уже поздняя ночь, но Турецкий разыскал товарища и уговорил-таки приехать. День рождения закончился скоропалительно минут через десять после того, как Турецкий был опозорен. Но в качестве утешительного приза он унес с собой непочатую бутылку того самого фантастического армянского коньяка. Точнее, две. Еще одну он Грязнову не показывал и решил сохранить как НЗ.
Грязнов тоже с утра не терял времени даром: хоть и в менее благородном обществе, он пропустил эквивалентное количество крепких напитков. Теперь оба находились в равной кондиции и жаждали выговориться в узком кругу.
— Ты понимаешь, Бисмарк ей хоть и понятен в своих устремлениях, но несимпатичен, — кричал Турецкий чуть ли не в самое ухо Грязнову, — а сама ногой брык, и я стою как обоссанный!
— Меня не облей. — Грязнов попытался водворить Турецкого на его законное место за столом, но тот не унимался и каждую секунду подскакивал. Ему хотелось все объяснить доходчивей.
— А это он, он должен был, понимаешь…
— Угу. Вздрогнули.
Турецкий наконец отвалился на стуле и безнадежно произнес:
— Так ты ничего и не понял. — Он посидел с минуту совершенно неподвижно и вдруг опять оживился: — Вот Бисмарк был как бы премьер-министр, и Фроловский тоже… А я просто Турецкий! И мне от этого было не по себе: как же так я подкачал? А теперь ты спроси: хочу ли я быть премьером?
— Ну?
— Нет, ты спроси, — капризно потребовал Турецкий.
— Хотел бы ты, — Грязнов разлил по маленькой и, желая успокоить друга, подал ему стакан, только что в рот не влил, — стать премьером?
— Ни хре-на! — выговорил Турецкий по слогам, размахивая при этом стаканом и делая вид, что собирается грохнуть его об пол.
— И не фига тебе там делать! — с радостью поддержал Грязнов. — Ты представь себе эту работу. Не затрахают, так за хрен задергают!
— А жена у него зато, я тебе доложу, у-у-ух! — Турецкий озарился каким-то внутренним светом. — За нее одну, Слава, ему можно все простить. И мне. Можно… Будет…
— Давай! — Грязнов в очередной раз налил. — За большие сиськи!
Турецкий с энтузиазмом чокнулся, часть божественного напитка выплеснулась в грязновский стакан, часть — на стол.
— Прости! — Турецкий выхватил у приятеля тару и вновь наполнил свою до того же уровня.
— Зря извиняешься, ты в самую точку попал.
— Никуда я пока не попал. — Турецкий неожиданно погрустнел.
— Да я не про бабу твою! Ты хоть знаешь, откуда обычай чокаться пошел? Из средних веков: нужно было так чокнуться, чтобы перехлюпнуло в твой бокал. Засвидетельствовать собутыльнику, что не отраву пьет…
— Ты мне это уже сто первый раз рассказываешь. — Турецкий обиделся. — Как вмажешь хорошенько, так начинаешь просвещать…
В бутылке осталось совсем чуть-чуть. Турецкий сидел мрачнее тучи. Грязнов чувствовал себя в чем-то виноватым и опять принялся утешать:
— Послушай, Саша, на самом деле здорово, что ты Фроловского своего не обгадил. Наоборот, поднял людям настроение!
— А-а-а! Ты все-таки въехал! — Турецкий взорвался на секунду и опять впал в оцепенение.
— Теперь можешь на законном основании просить… Нет! Требовать! Слушай меня! — Грязнов постарался растормошить приятеля. — …Требовать помощи. Раз он уже все равно премьер, пусть подсуетится на благо Родины. Пусть раскопает, чем занимался твой Невзоров. Ему ж это как два пальца об асфальт…
Лучший друг его не слушал.
— Как ты могла, — бормотал Турецкий, — жена моя. Мать моих детей… Анекдот! — Он сделал жест, требуя внимания: — Бал в доме Ростовых, все во фраках, декольте, бриллианты, мазурка. Заходит Ржевский, а к ноге у него на цепочке привязан унитаз. Проходит это он в центр зала, протаскивает за собой унитаз, садится на него: «Я надеюсь, дамы не будут возражать, если я закурю?»
Утром Турецкий был свеж и бодр. Знаменитый коньяк и здесь оказался на высоте — никакой головной боли, никакого выхлопа. Правда, конец вчерашней беседы с Грязновым он помнил очень смутно, было там, кажется, что-то интересное, но вот что? Славка как всегда выдал гениальную идею, и даже, кажется, насчет расследования.
Турецкий потянулся под одеялом: только четверть восьмого, можно еще поваляться полчасика. На кухне Ирина преувеличенно гремела посудой, что свидетельствовало о плохом настроении. Дочка еще спала. Чем же все-таки разродился Грязнов?
Из кухни пахнуло подгоревшей яичницей, а чуть позже сбежавшим кофе — Ирина не просто не с той ноги встала, она явно собирается устроить ему хелоуин. И за что, собственно?
Но Славка — жук, надо обязать его отныне выдавать все светлые мысли в письменном виде.
Турецкий осторожно поднялся и мимо закрытой двери на кухню прокрался в прихожую к телефону. Грязнов долго не отвечал, но Турецкий и не думал класть трубку, пока наконец после пятнадцатого гудка в ней не раздалось сонное мычание.
— Слава, ты можешь повторить свое вчерашнее озарение?
— Ты хам, я сплю. — А дальше короткие гудки.
— Сам ты хам, — буркнул Турецкий и снова набрал номер. Можно, конечно, подождать пару часов и выспросить все в спокойной рабочей обстановке. Но, собственно, с какой стати Славка спит?! Солнышко встало над речкой Хуанхэ, китайцам на работу пора.
— Славка, повтори идею, и я отстану. — На этот раз понадобилось не более десяти гудков.
— А коньяк еще остался?
— Не-а.
— Тогда спи.
— Слава! — Бесполезно, тот опять бросил трубку.
На вопль из кухни выглянула Ирина и тут же демонстративно захлопнула дверь. Черт, Славка, что же он такое придумал? Кажется, что-то насчет родственников… Интересно, его или моих? У него родственников-то… Денис разве, так он и не родственник, он — Денис. А у меня? Ну, жучара!
«Какой-то я совсем затурканный от этого коньяка», — подумал он и подивился лингвистической находке. Затурканный Турецкий — это звучит. Даже звучит гордо.
Е-мое, Фроловский! Вот он драгоценный, несравненный, длиннорукий и многосвязный, в смысле с большими связями родственничек. Большой Человечек.
Позвонить, конечно, можно, но неудобно как-то. Не мог Славка раньше идею выдать. За столом бы и провентилировал вопрос, в теплой и дружественной обстановке. А теперь что? На работу звонить?
