Слово, короткое и страшное, просекло сонную тьму и вошло в него, как пуля. Он помнил это слово, когда сонный, в трусах бежал в детскую. Это слово еще двигалось в нем, как движется в теле зверя все та же пуля со смещенным центром, наполняя всего его болью и ужасом.

В скудном отсвете снега, сочившемся сквозь окна, разглядел на кровати сбитое к стене одеяльце, вялое ухо подушки. Постель походила на разрытую нору, из которой похитили детеныша. Его детеныша, шестилетнего Вовку. Он упал на колени перед кроваткой и погладил ладонью вмятинку на матрасе, оставленную тельцем сынишки. Простынка была холодной.

Егерь накинул на голые плечи куртку, сунул ноги в калоши и выбежал во двор. Ветер, будто ждал его с полными пригоршнями, — шваркнул снегом в глаза. Напротив крыльца провальным ртом щерился дверной проем предбанника. Языком дергалась туда-сюда дощатая дверь, тонко скрипела, будто силилась выговорить хозяину страшную тайну. Егерь бросился в предбанник. Щелкнул выключателем. В глаза кинулось пустое соломенное гнездо в углу. На желтой соломе чернели смерзшиеся сгустки крови.

«Вовка пошел проведать… кинулась на него… Догнала… Закопала в снег… — Мысли егеря заметались, как птицы на пожаре. — Она отомстила мне за стаю… За все. Тогда она его спасла, теперь…»

Не чувствуя, как снег засыпается в калоши, он побежал через двор к задней калитке в огород. Присел на корточки, вглядываясь в наметенные за ночь сугробчики. На чистом снегу звериные разлапистые следы переплетались со следами Вовкиных сапожонок. «Она его увела», — понял егерь.

Бегом вернулся в дом, как в армии по тревоге напялил на себя одежду, схватил фонарик, ружье и выскочил наружу.

— Чего гремишь, Вовку разбудишь, — сонно бормотнула жена. Но он не услышал этих слов. Дрожащими пальцами все никак не мог нащупать кнопку фонарика. Утопая в сугробах, бежал через огород. Ветер с морозом резал лицо. Коченели голые пальцы, сжимавшие фонарик. Он представил, как Вовка полураздетый бежал за ней, звал, плакал. Он попытался вспомнить слово, которое кто-то будто произнес давеча над ухом. Задохнулся от бега. Встал. Пятно света от фонарика скользило по девственно чистым волнам снега. Следы, отчетливо видные в затишье у забора, здесь, на пустыре, уже замело. В мутной белесой пустоте шевелились языки поземки, будто чья-то невидимая рука писала ему неведомые знаки на белом. Вдали черная полоса деревьев косо перечеркивала написанное. Холод от прилипавших к металлу фонаря пальцев дрожью отзывался в губах. Среди мертвого текучего безмолвия не было места сонному ребенку, выбравшемуся из теплой постели. «Изорванная дробью, обозленная волчица уводила его от жилья, — урывками думал егерь. — А может, она тащила его к щенкам, кинув на спину, как зарезанного барана или придушенного зайца, чтобы научить детенышей охотиться… Какие щенки зимой? Схожу с ума. — Он опять остановился, хватая ртом воздух. — На глазах у нее расстреливали вчера стаю… Когда люди отняли детенышей, за ночь перерезала у фермера всех овец. Они валялись по всему двору с распаханным от уха горлом… Что же это было за слово? Кто его произнес? Ведь в доме никого, кроме меня и жены, не было». Егерь не чувствовал, как при беге ружье стукает сквозь куртку по лопатке, сползает с плеча. Он вздергивал его и бежал дальше к провально темневшей гряде деревьев.

«Она не сделает ему плохо, — успокаивал он себя. — Вовка вчера тоже спасал ее. И она должна была почувствовать. Он просто открыл ей дверь предбанника, и она побежала… Пошел за ней, хотел вернуть…»

Завязнув в снегу, он остановился, давясь ледяным воздухом. «… Я должен его найти до того, как наступит рассвет. Иначе он погибнет от стужи…»

К полудню пропавшего мальчика искали охотники, десантники полковника Инчерина, милиция, службы ГАИ, школьники старших классов. Привезли кинолога с собакой, черной длинной овчаркой по кличке Веста. Она долго нюхала солому в предбаннике. От волчьего запаха шерсть у нее на загривке поднималась дыбом, хвост поджимался между ног. Веста долго кружила по двору и никак не желала идти в огород, куда уходили Вовкины следы.

— След, след Веста! — понукал кинолог, парнишка в широкой не по росту милицейской куртке. — След! Вперед! — Но ищейка упиралась всеми четырьмя лапами, как на краю пропасти, и ни за что не желала брать «след».

Егерь мотался по степи на «Буране». Слезящимися от ветра глазами выглядывал бугорки. Всякий раз, обмирая сердцем, подъезжал вплотную, вглядывался в белый холмик. Все на свете отдал бы сейчас Венька, чтобы обернуться черным вороном. Взмыть над степью. Чертить широкие круги, всматриваясь в снега. Знал егерь, эта таинственная птица увидела бы Вовку даже сквозь полуметровый пласт снега. Предложи ему сейчас творец всего сущего, Недреманное Око, найти сына, но навсегда остаться вороном, согласился бы егерь. Триста лет летал бы потом черной птицей над родным селом. Клевал падаль. Воровал у людей столовое серебро и прятал бы в дупло краденое… Но хмурил клокастые брови-тучи Недреманное Око, невнятно шамчил ветром в верхушках деревьев. Не разобрать что.

Поискам мешал сильный мороз с ветром. Люди обмораживали лица, руки. Над сосняком, над прибрежными крепями кружил вертолет.

Мертвенная дымящаяся поземкой степь обессиливала людей,