И тогда он услышал, как звенят бубенцы.

Он принялся отсчитывать такт. Легкие шаги притоптывали вслед за звоном. По мокрой земле, по лужам, по гладким плитам огромного двора. Детский голосок напевал:

– Мы скуем по три клинка. Мы откроем три замка. Мы отправимся за море и сразимся с нашим горем...

Он вздрогнул. По затянутой под металл руке прошла судорога.

– ...Ради первого замка... Мы сломаем облака, что хранят тебя в неволе... И скрывают наше горе... А на следующий круг, мы спалим ромашек луг... Чтоб летели с пеплом искры и цвели огнем все избы...

Голос задрожал и едва не угас. – Ради третьего замка мы пронзим свои сердца. Мы утонем в нашем море, позабудем свет и горе... – Повисла тишина. Затем бубенцы звякнули нерешительно, чей-то голос произнес: – Ты останешься один.

Алекс приоткрыл правый глаз. Левый был слеп и будто покрыт бронзой. Вокруг стало совсем темно, по воде шла рыжая рябь – где-то далеко в небе взошла луна.

У него не было сил на новую попытку пробиваться сквозь люк, металл держал его прочно. Он медленно перевернулся, откинулся на воду – насколько позволяла пойманная рука. Облаков не было. В голове тяжело проплывали слова услышанной песенки, но смысл ускользал. Возможно, смысла не было вовсе, как и облаков. Алекс перебирал выпадавшие образы, но ничто не задерживалось на черном небе. Откуда-то позади исступленно светила луна.

Луна.

Он судорожно ухватился свободной рукой за ворот свитера. Пусто. Оставленные Тэа подвески исчезли.

Это пронзило его.

Тэа... Он понял – почему так одержимо стремился к ней.

Рядом с ней он не чувствовал неотвратимости.

Не задавался вопросом, когда и где, зачем и что потом.

Он останавливался внутри себя. Не нужно было убегать и догонять цвета и звуки собственной жизни.

Мир с ней не казался хрупким.

Мир не казался.

По его зажатой в металл руке, прямо по коже, что-то скользнуло, уходя к запястью. Через мгновенье он понял, что это цепочка с подвесками. Он сжал пальцы, стараясь перехватить их прежде, чем они сорвутся. Услышал легкое звяканье – цепочка дернулась, зацепившись за указательный палец. Алекс ощутил амплитуду закачавшихся подвесок, медленно подтянул их в кулак.

«Я не был один».

Его стиснутого кулака коснулись чьи-то пальцы.

Он едва не выронил подвески. Пальцы обняли его ладонь, норовя соскользнуть и исчезнуть в никуда; он разжал кулак, молясь, чтобы цепочка не сорвалась, и перехватил их в последний момент. Алекс не знал, чьи это пальцы. Ладонь была маленькой, но он не подумал, что узнал ее; не почувствовал озарения, к нему не пришла уверенность. Но он вцепился в эту неизвестную руку, которая даже не пыталась держаться за него, и принялся тянуть наверх.

Вода вокруг вспенилась и превратилась в пар. Стало совсем черно. Медленно, словно сквозь два метра земли, Алекс приподнялся на локте – металлическая ловушка слабела, с песочным шорохом выпуская его руку. Он не знал, что станется с тем, кого он тащил за собой, как этот кто-то пройдет сквозь люк и пройдет ли вообще. Но он не желал останавливаться. Вокруг что-то происходило, гудело, носилось из стороны в сторону; о плиты ударялись тысячи бубенцов и лопались, как перезрелые каштаны. Он не желал останавливаться. Он не мог видеть, как над поверхностью люка показалась женская рука – запястье, локоть, затем плечо...

*                      *                      *

Байронс перевернулся на бок. Вокруг было темно. По каземату слабыми всполохами перекатывались отблески от колодезного барьера. Дэн осторожно сел. Память по обыкновению прочно держалась за сознание, и он мгновенно вспомнил, как Колодец уволок спящего Райна и как они с Тано безуспешно пытались вытащить его. Потом они ждали. Около часа, может – чуть больше. Внезапно Колодец ощерился сбившей с ног волной и... Что было дальше?

Дэн огляделся, пошарил в сумраке взглядом. Обнаружил Рональда, склонившегося над кем-то, лежащим неподалеку лицом вниз. Знакомый свитер подсказал, что это Райн. Чуть поодаль, спиной к нему, лежала обнаженная женщина.