иного рода, касающиеся подземелий.

– А какие она книги приносила? О чем? – спросила она.

– Так про те же проклятые подвалы! – возмущенно прошептала Полина Дмитриевна. – И про ходы разные, прорытые еще при царе Горохе! Вы представляете себе, в каком они состоянии? Чудо, что Олежка и его ребята из клуба, диггеры, ни разу под обвал не попали. Говорят, некоторые тоннели затапливает водой и жидкой грязью. Темнотища, холод, крысы, слизняки, вонь... ужас! На каждом шагу подстерегает гибель, задохнуться можно, провалиться...

Она запнулась, вспомнила обстоятельства смерти сына. По иронии судьбы, Олег лишился жизни не под землей, а на ее поверхности, и не в кромешной тьме, а белым днем.

«Нельзя позволять Хованиной погружаться в ее горе, – подумала Ева. – Надо срочно направить ее внимание в другую сторону».

– Вы говорили о странностях в поведении Олега.

– Ах да, простите. С ним стало совершенно невозможно разговаривать, – задумчиво произнесла Полина Дмитриевна. – Вроде слушает, а сам смотрит мимо и где-то витает. А потом брякнет что-нибудь этакое... просто диву даешься! Словно мысли прочитал! Или начнет такую ерунду нести, хоть уши затыкай.

– Ну, например? – придвинулась поближе Ева.

– Про лабиринт какой-то. Его спирали будто движутся по кругу жизни и смерти и хранят в себе переходы в иной мир. Вот идешь, идешь – все, как обычно, – и незаметно оказываешься в другом мире. А потом, если снова идти, идти, так же невзначай возвращаешься обратно. И еще: Олег что-то говорил про неразгаданный отпечаток руки Мастера, который имеет лабиринт, и... как он его называл? Танец судьбы! Вам приходилось слышать что-либо подобное от здравомыслящего человека?

– Нет. Но это еще ничего не значит, – серьезно сказала Ева. – А что ваш сын имел в виду?

– Вот и я пробовала задавать ему тот же вопрос, – вздохнула Хованина. – Он тогда долго, долго смотрел на меня, словно это с моим рассудком не все в порядке, и молчал. Пять, десять минут мог безмолвствовать, а заканчивалось это одной и той же фразой: «Надо идти только вперед!»

– Надо идти только вперед? – переспросила Ева.

– Да, – кивнула Полина Дмитриевна. – Это он называл ключом от лабиринта. Понимаете? Ну как мать может спокойно слышать такой бред от родного сына?

Ева не нашла, что возразить. Она успокаивающе погладила женщину по руке, улыбнулась.

– Фотографии свои почти все порвал и сжег, даже детские, – продолжала жаловаться Хованина. – Где это видано? Я не выдержала, расплакалась от обиды. Что, говорю, ты наделал? Это же память была! А он отвечает – зачем, мол? Память есть цепи, которые привязывают нас. К чему, спрашиваю, привязывают?

Полина Дмитриевна сморщилась, всхлипнула.

– Что же Олег ответил?

– «Сама подумай!» – так и сказал. Дескать, жизнь каждого, и твоя тоже, – подобие лабиринта, в центре которого находится смерть. Разве ты не стремишься туда? Разве не хочешь постичь эту тайну? – Хованина залилась слезами. – «Какую тайну? – спрашиваю его. Ты молодой еще, жить и жить. Тебе о смерти рано думать!» – Она осеклась и подняла заплаканные глаза на Еву. – Выходит... не рано. В самый раз было Олегу о смерти подумать. Господи-и-и! – Полина Дмитриевна вдруг прижала руки к щекам. – Ой... как же я забыла-то? Перед тем как разбиться ему, состоялся у нас странный разговор. Сын говорил, что видел в подземелье Двуликую... ну, призрак такой. У диггеров встреча с ней считается плохим предзнаменованием. Олег тогда еще решил, что в ближайшее время спускаться в тоннели не станет. Дескать, Двуликая предупреждает его о смертельной опасности. Он и Люсе Уваровой об этом говорил.

– Какие отношения связывали Люсю и Олега? – спросила Ева. – Исключительно дружеские?

– Доверительные, – поразмыслив, ответила Хованина. – По большому счету, друзей у сына не было. Приятели, единомышленники, брат Эдик, знакомые, вот, пожалуй, и все. Люся ему нравилась, по- человечески, а как женщина... не знаю. Иногда Олег звонил ей, приглашал куда-нибудь, иногда она приходила к нам. Последний раз – около двух недель тому назад. Мы сидели в гостиной, пили чай. Люся принесла абрикосовый торт и книгу о подземных тоннелях Перу. Да! Они говорили о предназначении этих гигантских по протяженности коридоров, пересекающих горные недра; спорили, кто и каким способом мог их построить. А главное, зачем? Как же называлась книга? «Чинкана»? Кажется, да, «Чинкана». Если не ошибаюсь, так звучит на перуанском наречии слово «лабиринт». Поручиться не могу, от горя все в голове перепуталось. Кстати...

Полина Дмитриевна замолчала на полуслове. Ева застыла в напряженном ожидании. Интуитивно она почувствовала: из уст матери Олега прозвучит сейчас нечто важное.

– Тем вечером мы поздно засиделись, – заговорила Хованина. – Сын вызвал для Люси такси. Провожая, он вышел в прихожую, помог девушке одеться. Я тоже вышла, но по выражению лица поняла, что не вовремя. Поэтому простилась с Люсей и отправилась убирать со стола. У нас в прихожей висит большое зеркало. Проходя мимо с чашками и тарелками, я невольно бросила взгляд на Люсю и Олега. Он ей что-то дал, кажется, черную папку. – Женщина взволнованно заерзала. – У меня это совершенно вылетело из головы! Олег ей отдал свою папку! Это так на него не похоже... Хотя он мог возвращать Люсе какие-то бумаги. Знаете, почему я обратила внимание на папку? – оживилась Полина Дмитриевна. – Олег сказал: «Если ничего не случится, через месяц отдашь». Может быть, он предчувствовал беду? И еще: когда Люся уже стояла в дверях, он добавил: «Ни в коем случае не заглядывай туда. Богом заклинаю!»

Смерть Александры Гавриловны произошла тихо, естественно: больная уснула и не проснулась.

– Только святым Бог легкую кончину посылает, – вытирая слезы, изрекла Глаша. – Царствие вам небесное, хозяйка!

Владимир, молчаливый и бледный, с отрешенным лицом, стоял у гроба рядом с Феодорой.

Петр Данилович сам занимался похоронами супруги: хлопоты отвлекали его от выражения скорби,