– Ну… жестокостями, которые я позволил себе применить, были только наручники и трупный запах. Причем второе мне пришлось разделить с Олениным сполна. Он испугался, что я сдам его в полицию… Хлипкий мужик. Быстро сломался и заговорил. По мере его исповеди у меня голова пошла кругом, – признался Лавров. – Я потерял нить реальности. Кто кому муж, жена, любовник? Кто кому изменял? Кто кого придушил? Кто зарезался? Кто кому мстил? Но постепенно изо всей этой мешанины выкристаллизовалась некая последовательность, канва, по которой можно проследить узор. Я уловил сходство с нашим нынешним случаем… Получается, драма разыгрывается вновь, но уже с новыми фигурантами, которые примеряют на себя старые роли. Оленин – все тот же безжалостный сердцеед, питающий безнадежную страсть к давно почившей Иде Рубинштейн. Айгюль – его жена, отвергнутая, обманутая и опозоренная, вследствие чего двинулась умом. Убитые девушки когда-то были горничными графини Олениной, а ныне именуются ассистентками доктора. Возникли кое-какие перестановки, однако в целом действие развивается по тому же сценарию.

– Да, похоже…

– Кстати, доктор высказал занятную идею, что в этой чехарде принимает участие закулисный игрок. Интриган… или интриганка, подстрекатель. Сперва мне показалось, что Оленин отводит от себя подозрения… но по дороге сюда у меня было время подумать.

– И ты пришел к выводу, что он прав?

– Возможно.

– То есть в раскладе присутствует кто-то третий?

– Который ловко скрывается…

– За семью вуалями? – усмехнулась Глория. – Покровы призваны прятать истину. Однако их можно снять. В танце Саломеи заключается куда более сложный смысл, чем принято считать.

Лавров вспомнил о десерте и положил себе на тарелку сладкий блинчик. Подумал и положил еще два.

– Неужели можно так запудрить человеку мозги, что он перепутает себя с другим персонажем? Обретет иную личность, которую не в состоянии контролировать?

– Полагаю, все намного проще, – заявила Глория.

Оба замолчали. Лавров жевал блинчики. Глория прислушивалась, как гудит в дымоходе ветер.

– Кому-то нужна голова Оленина, – заявил Лавров, доедая десерт. – И Саломея должна принести ее. Такова идея танца?

– Уже теплее…

– Выходит, доктор не убивал? Его подставляют. Кто же сей невидимый враг?

Мысль о хозяине автомастерской заставила его чертыхнуться и хлопнуть себя по лбу.

– Мохов! Он люто ненавидит Оленина и вполне мог… Тьфу-ты! Два года назад, когда убили Серкову… у него еще не было мотива. Это парень, который избил доктора, – пояснил Лавров. – Он встречался со второй жертвой, Мариной Стешко, и…

Последний кусок блинчика встал у него поперек горла. Лавров закашлялся.

– Надо искать ухажера Ларисы, – выдавил он. – А где? Как? Время упущено. Ни ее родители, ни подруга не знают, был ли у нее постоянный поклонник. Ларисе нравился Оленин… Они все были от него без ума! И Сима тоже втрескалась в доктора. Что они в нем находят?

– Завидуешь?

– Оленину? Только не ему! Черт… Я уже ни в чем не уверен. Кто к кому ревнует? Кто за кого мстит? Откуда взялась эта Айгюль? Нюхом чую, доктор сказал не все…

Он потянулся за чаем.

– Забыла спросить, – невинно произнесла Глория. – Оленин сидит у тебя в машине? Собираешься держать его там до утра? А потом?

Лавров уставился на нее, медленно покрываясь пятнами.

– Может, ты уже вычислила убийцу? – выдохнул он. – И готова сдать его полиции?

– Остынь, Рома. И говори по существу.

Начальник охраны залпом выпил холодный чай, со стуком поставил чашку на блюдце.

– Я не знал, что с ним делать… Все равно против Оленина прямых улик нет. То, что я застал его в подвале, где лежал труп, еще не доказательство. Хороший адвокат камня на камне не оставит от обвинений. Я хотел… хочу, чтобы ты сама поговорила с ним. Ты умеешь задавать правильные вопросы.

– Зачем ты привез его сюда?

– А куда мне было его везти? К себе домой?

– Ты сжалился над ним…

– Догадливая! – разозлился Лавров. – Видишь насквозь! Почему тогда я бегаю по городу в поисках убийцы? Если тебе уже все известно! Может, поделишься?

– Рано.

– Для двух девушек уже поздно. Как бы снова не опоздать.

– Не опоздаем. Главное, не пороть горячку.

Начальник охраны отдышался и придумал для себя оправдание:

– Сдать Оленина полиции – дело не хитрое. А вдруг он не убивал? Тогда настоящий преступник останется на свободе…

Глория откинулась на спинку стула и с сочувствием смотрела на него. Осунулся, нервничает… боится ошибиться. Не выспался, глаза красные. Хоть аппетит не пострадал, и то хорошо.

– Веди своего пленника в дом, – мягко сказала она. – Только так, чтобы соседи не видели…

– Какие соседи? – обрадовался Лавров. – Тут забор! А местные и без того твой коттедж за километр обходят…

Граф Оленин бродил по пепелищу некогда роскошного дома Иды, изобилующего всяческими диковинками. Встроенные в стены зеркала создавали иллюзию бесконечности, в глубине ниши застыла статуя оракула из Древних Афин… всюду парчовые драпировки и золотые кисти, японские божки, ритуальные мечи и сосуды из египетских гробниц. Но главной диковинкой этого особняка всегда была хозяйка.

Она принимала гостей, полулежа среди шелковых подушек. Унизанная драгоценностями, укутанная соболями. Яркая, как тропический цветок. Ядовитая. Обворожительная. Загадочная. С лицом библейской принцессы. Или блудницы. Воплощение роковой страсти, изысканного порока и предзакатной прелести умирающей эпохи…

Великий Серов увидел ее в разгаре славы, недосягаемого триумфа. И был покорен.

«Увидеть Иду Рубинштейн – это этап жизни, ибо по этой женщине дается нам особая возможность судить о том, что такое вообще лицо человека…» – заявил он. И попросил Бакста: «Познакомь нас».

Ида согласилась позировать ему обнаженной, как «венецианские патрицианки позировали Тициану». С ней приходила камеристка, которая помогала ей раздеваться…

И вот в гулком, просвеченном солнцем храме художник оставался наедине с натурщицей. Свершалось таинство творчества… восторг гения, остановившего время. Ида на полотне Серова еще прекраснее… и безобразнее, чем в жизни.

Должно быть, художник влюбился в свою модель. Не мог не влюбиться. В скрещенных ногах Иды он отобразил непостижимое слияние древности и модерна, вечности и упадка, красоты и уродства…

«Это настоящая красавица!» – во всеуслышание объявил Серов.

«Гальванизированный труп! – трубили критики. – Грязный скелет!.. Зеленая лягушка!.. Полное безобразие!»

Одна знатная и близкая к искусству дама выразилась зло и по-женски беспощадно: «И было б что показывать, а она всего лишь драная кошка!»

Изнеженная, капризная Ида безропотно и неутомимо сносила длинные сеансы в холодной