– На отца руку не подниму! – кричал Совиньи. – Не был бы ты мне отец, я бы тебе!..

У самого дверного проема Жора-Людоед так толкнул Совиньи, впрочем крепко держа того за шиворот, что, как тараном, чуть ли не вышиб им дверь.

Дальше из зала ничего не было видно, потому что дверь за Жорой-Людоедом и Совиньи, подтянутая пружиной, сама собой закрылась. Не было ничего и слышно, потому что в зале шашлычной к этому времени все настолько перепились, что уже не стали бы обращать ни на шум, ни на драки никакого внимания, все галдели и смеялись, и ругались, и из-за этого гама не было бы слышно даже сильного шума с кухни. Те же, что были не так пьяны и осознали, что здесь, в шашлычной – Жора-Людоед, были в меньшинстве.

Но крик, который раздался в следующее мгновение, был очень силен! Он был исполнен такого невыразимого ужаса и боли, что в зале шашлычной моментально воцарилась полная тишина.

Затем из двери вышел Жора-Людоед. Громкий вой по-прежнему доносился с кухни.

– Этот чертов Рохля, наверное, все перепутал! Он везде болтается, где его черт носит, что-то где-то слышит, делает одному ему понятные выводы, потом передает эту ахинею другим, а мы все это слушаем и теряем время!.. Пойдем отсюда! Я знаю, куда надо идти! Поищем там! – проговорил Жора-Людоед и, остановившись, обернулся к залу лицом и посмотрел на всех долгим-долгим тяжелым взглядом. Немногие относительно трезвые, понимая, что произошло что-то ужасное и боясь Жору-Людоеда, сидели оцепенев.

– А этот… Совиньи? Где он? Что с ним? – спросил Жак.

– Там масло для чебуреков кипело… Много масла. Целый котел, – тяжело сказал Жора-Людоед так, что теперь вся шашлычная слышала. – Я его взял за бока и толкнул туда. И он туда головой…

– А-а!.. Понимаю! Чебуреки ведь жарят в кипящем масле!..

В этот момент на пороге шашлычной появилась фигура в длинном плаще и с головой, целиком замотанной черным шарфом.

– Господи! Что это? – нервы у Жоры-Людоеда не выдержали, так что в какой-то момент он от ужаса чуть было не осел без сознания на пол.

Фигура принялась медленно разматывать шарф и вот… Оказалось, что в шашлычную вновь вернулся тот, кто изображал из себя старуху Юнникову. Сообразив, что произошло что-то ужасное, моментально сопоставив подробности, самодеятельный артист в первую минуту точно бы задохнулся, а затем закричал:

– Ошибка! Актер!.. Актера убили! Это была ошибка! Он только разыгрывал все это! Это же тонкий замысел был… Чтобы показать… Чтобы тему показать! Какой ужас! Что же это произошло такое?! Он же вовсе не был злодеем! Он был всего лишь актером! Самодеятельным актером!

– Боже! Что за безумие?! – вскричал Жора-Людоед и поспешил в гардероб. – Что за ужасный вечер?! Я больше не могу одолевать все это!

Но в эту секунду тот, кто изображал старуху Юнникову быстро замотал голову черным шарфом, чтобы вновь уйти из шашлычной и ринулся к выходу, как раз в сторону остановившегося, чтобы натянуть на себя куртку, Жоры-Людоеда. Актер словно бы на Жору-Людоеда хотел наброситься, чтобы вцепиться в него, начать рвать на части. Словно это был не актер, а замотавший голову Совиньи.

– Прочь! Прочь, чертово чучело! – закричал беглец из «Матросской тишины». – А не то я тебя сейчас…

– А-а-а! – закричал самодеятельный артист, в свою очередь ужасно испугавшись, что и его как-нибудь прибьют, и шарахнулся обратно в шашлычную.

– Сумасшедший! – закричал ему вслед Жора-Людоед. – Прочь! Прочь от меня! Хватит с меня того, первого, – Совиньи!

И уже Жаку, немного овладев собой, но с трясущимися руками, Жора-Людоед быстро проговорил:

– Тоска меня одолевает! Тоска! Здесь только единственное: ужас перед болезнью и смутная догадка, что болезнь – это вовсе и не болезнь, а что-то невыразимое, страшное. Дьявол какой-то, можно даже вообразить. Хотя, конечно, это не дьявол. И кругом вертятся целые истории. Кружатся. А вокруг чего? Кружатся вокруг одной-единственной вещи – сумасшествия. А оно, это сумасшествие, словно улыбается жуткой улыбкой и говорит: «Верь, верь, дурачок, что я – Сумасшествие!» Значит, нет! Но тогда – что?! Тайна… Загадка… Невыразимое… Я, Жора-Людоед, сейчас сказал мысль, о которой всем людям надо денно и нощно думать. Когда люди эту загадку разгадают, наступит Конец Света. Опасны как совершенно больные, так и совершенно здоровые. И только мы – полусумасшедшие и полунормальные – обречены всю жизнь мучиться, истину искать и разгадывать загадку, которая, будучи разгаданной, приведет к Концу Света. И мертвые восстанут из гробов. Нет такого понятия – сумасшествие! Нет. Есть что-то другое. Но что?.. Жакушка! Бегом отсюда! Бегом!

Тут известный вор схватил товарища за рукав, и Жора-Людоед и Жак, накидывая на ходу протянутые услужливым гардеробщиком пальто, выбежали из шашлычной на улицу. Там они впрыгнули в первое остановившееся такси и поехали по адресу, названному Жорой-Людоедом. Впрочем, Жора-Людоед предупредил таксиста, что адресов им объехать предстоит несколько, и путешествие, скорее всего, предстоит долгое.

Отъезжая, Жора-Людоед увидел, как из двери медленно, неуверенно выходит слепой скрипач и шарит перед собой руками.

В это время в шашлычной самодеятельный артист передавал в рацию:

– Да, конечно, Жора-Людоед – человек яркий!

И тут же он прокричал оркестру народных инструментов, что был в шашлычной:

– Эй!.. Оркестр! Гимн в честь Жоры-Людоеда!

– Мы не знаем, что такое «гимн в честь Жоры-Людоеда», – проговорили музыканты.

Рядом с оркестром сидела какая-то компания – три человека и о чем-то оживленно переговаривалась.