Барка. Звали его Якопо делло Шорина, а в Риме — делла Барка, потому что он держал лодку, которая перевозила через Тибр между мостом Систо и мостом Санто Аньоло. Этот маэстро Якопо был человек очень остроумный и вел занятные и отличнейшие разговоры; когда-то он работал во Флоренции и переводил рисунки для шелкоделов131. Этот человек был большим другом папы Климента, каковой находил великое удовольствие в том, чтобы слушать его разговоры. Когда он как-то раз вел эти самые разговоры, зашла у него речь и о разгроме, и о действиях замка; и папа, вспомнив обо мне, наговорил обо мне столько хорошего, сколько вообразить возможно; и добавил, что, если бы он знал, где я, он был бы рад меня залучить. Сказанный маэстро Якопо сказал, что я во Флоренции; поэтому папа велел ему, чтобы он мне написал, чтобы я к нему возвратился. Это сказанное письмо содержало, что я должен вернуться на службу к Клименту и благо мне будет. Эти молодые люди, которые тут же присутствовали, хотели знать, что это письмо содержит; поэтому я, насколько мог лучше, его утаил; затем я написал сказанному маэстро Якопо, прося его, чтобы он, ни ради хорошего, ни ради худого, никоим образом мне не писал. А тот, еще больше разохотившись, написал мне новое письмо, которое настолько выходило из границ, что, если бы его увидели, мне пришлось бы плохо. Оно гласило, чтобы, от имени папы, я ехал немедленно, каковой хочет занять меня делами величайшей важности; и чтобы, если я хочу поступить правильно, я все бросал немедленно и не оставался действовать против папы заодно с этими сумасбродными бешеными. Увидав это письмо, я так испугался, что пошел к этому моему дорогому другу, которого звали Пьер Ланди; каковой, взглянув на меня, сразу же меня спросил, что со мной случилось, что у меня такой расстроенный вид. Я сказал моему другу, что того, что со мной случилось, что привело меня в такое великое расстройство, этого я никоим образом не могу ему сказать; я только попросил его, чтобы он взял эти вот ключи, которые я ему даю, и чтобы он вернул драгоценные камни и золото такому-то и такому-то, которых он найдет у меня записанными в книжечке; затем пусть возьмет мое домашнее имущество и немного присмотрит за ним с обычной своей добротой; а что через несколько дней он узнает, где я. Этот умный юноша, должно быть, почти догадываясь, в чем дело, сказал мне: “Брат мой, уезжай скорее, потом напиши, а о вещах своих не думай”. Так я и сделал. Это был самый верный друг, самый умный, самый порядочный, самый внимательный, самый нежный, которого я когда-либо знавал. Уехав из Флоренции, я отправился в Рим; и оттуда написал.

XLIII

Как только я прибыл в Рим, я встретил часть моих друзей, каковыми и был весьма хорошо встречен и обласкан, и тотчас же принялся исполнять работы все для заработка и не такие, чтобы их описывать. Был некий старичок золотых дел мастер, какового звали Раффаэлло дель Моро132. Это был человек весьма известный в цехе, и в остальном это был очень почтенный человек; он меня попросил, чтобы я согласился пойти работать в его мастерскую, потому что ему надо исполнить несколько важных работ, каковые были весьма прибыльны; и я охотно пошел. Прошло уже десять с лишним дней, а я все еще не показывался к этому сказанному маэстро Якопино делла Барка, каковой, случайно меня встретив, весьма меня приветствовал и спросил меня, давно ли я приехал, на что я ему сказал, что тому уже около двух недель. Этот человек очень рассердился и сказал мне, что я очень мало считаюсь с папой, каковой с великой настойчивостью уже три раза велел ему писать ко мне; я же, который сердился куда больше, чем он, ничего ему не ответил, но проглотил злобу. Этот человек, который был преизобилен словами, попал в колею и столько наговорил, что когда я наконец увидел, что он устал, я ему ничего не сказал, как только то, чтобы он свел меня к папе, когда ему будет удобно; каковой ответил, что можно в любое время; на что я ему сказал: “И я тоже всегда готов”. Он двинулся в сторону дворца, и я с ним; это было в страстной четверг; когда мы пришли в папские покои, то, так как его знали, а меня ждали, нас тотчас же впустили. Папа был в постели, немного нездоровый, и с ним был мессер Якопо Сальвиати и архиепископ капуанский133. Увидев меня, папа весьма необычайно обрадовался; я же, облобызав ему ноги, со всем смирением, с каким только мог, подошел к нему, показывая, что хочу сказать ему нечто важное. Он тотчас же сделал знак рукой, и сказанный мессер Якопо и архиепископ отошли очень далеко от нас. Я сразу начал, говоря: “Всеблаженный отче, с тех пор как был разгром и по сей день я не мог ни исповедаться, ни причаститься, потому что мне не дают отпущения; дело в том, что, когда я плавил золото и делал эту работу по выемке камней, ваше святейшество отдали распоряжение Кавальерино, чтобы он дал мне некоторую малую награду за мои труды, каковой я не получил вовсе, и он даже скорее наговорил мне грубостей; отправившись наверх, туда, где я плавил сказанное золото, убрав золу, я нашел фунта полтора золота в таких крупинках, вроде как просо, и так как у меня не было достаточно денег, чтобы вернуться пристойно к себе домой, я подумал воспользоваться ими и возвратить их потом, когда мне представится удобство. И вот я здесь у ног вашего святейшества, каковое есть истинный духовник; и да окажет оно мне такую милость даровать мне разрешение, дабы я мог исповедаться и причаститься и через милость вашего святейшества снова обрести милость господа моего и бога”. Тогда папа, со смиренным вздохом, быть может вспоминая свои горести, сказал такие слова: “Бенвенуто, я действительно тот, о ком ты говоришь, который могу отпустить тебе всякое прегрешение, тобой соделанное, и к тому же хочу; поэтому совершенно откровенно и чистосердечно выскажи все, ибо, если бы даже ты взял стоимость одной из этих тиар целиком, я вполне расположен тебя простить”. Тогда я сказал: “Другого я не брал, всеблаженный отче, как только то, что я сказал; а это не достигало стоимости ста сорока дукатов, потому что столько я за это получил на монетном дворе в Перудже, и с ними я отправился утешить моего бедного старика отца”. Папа сказал: “Твой отец был такой добродетельный, добрый и честный человек, какой когда-либо рождался, и ты у него не выродок; очень мне жаль, что денег было мало; но те, которые ты говоришь, что были, я тебе дарю и все тебе прощаю; поведай об этом духовнику, если нет ничего больше, что бы касалось меня; а потом, исповедавшись и причастившись, покажись опять, и благо тебе будет”. Когда я отошел от папы и приблизились сказанный мессер Якопо с архиепископом, папа сказал столько хорошего обо мне, сколько вообще можно сказать про человека на свете; и сказал, что исповедал меня и дал отпущение; потом прибавил, говоря архиепископу капуанскому, чтобы он послал за мной и спросил, нет ли у меня другой нужды, кроме этого случая, чтобы он дал мне отпущение во всем, что он дает ему на это полную власть и чтобы он вдобавок обласкал меня, как только может. Когда я выходил с этим маэстро Якопино, он с величайшим любопытством меня выспрашивал, что это были за потаенные и длинные разговоры, которые я имел с папой; так как он спросил меня об этом больше двух раз, то я ему сказал, что не желаю этого ему говорить, потому что это дела, которые его не касаются, и поэтому пусть он меня больше об этом не спрашивает. Я пошел и сделал все то, что было условлено с папой; затем, когда миновали оба праздника, я пошел ему представиться; он же, обласкав меня еще больше, чем первый раз, сказал мне: “Если бы ты приехал в Рим немного раньше, я бы дал тебе восстановить те мои две тиары, которые мы погубили в замке; но так как это вещи, если не считать камней, малостоящие, то я тебя займу работой величайшей ценности, где ты сможешь показать, что ты умеешь делать; это застежка для ризы, каковая делается круглой, в виде блюдца, и величиной с блюдечко в треть локтя; на ней я хочу, чтобы был сделан бог отец полурельефом, а посередине ее я хочу приладить ту красивую грань большого алмаза, со множеством других камней величайшей ценности; одну такую начал было Карадоссо, да так и не кончил; эта, я хочу, чтобы была кончена скоро, потому что хочу еще и сам немножко ею полюбоваться; иди же и сделай красивую модельку”. И велел мне показать все камни; так что я тотчас же ушел стрелой.

XLIV

Пока вокруг Флоренции была осада, этот Федериго Джинори, которому я сделал медаль с Атлантом, умер от чахотки, и сказанная медаль досталась в руки мессер Луиджи Аламанни, каковой, спустя малое время, сам повез ее дарить королю Франциску, королю Франции, с некоторыми своими прекраснейшими писаниями. Так как медаль эта чрезвычайно понравилась королю, даровитейший мессер Луиджи Аламанни сказал обо мне его величеству несколько слов про мои достоинства, помимо искусства, с такой благожелательностью, что король выказал желание со мной познакомиться. Пока я со всем усердием, с каким только мог, усердствовал над сказанной моделькой, каковую я делал точь-в-точь той же величины, какой должна была быть самая вещь, обиделись в золотых дел цехе многие из тех, кто считал себя

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату