— Но ведь Славик из рогатки, а я мячом.

— Да, ведь он же из рогатки,— вздыхает Лариска.

— Ну и что же? Стекло-то разбито.

— Видишь ли, Рыжик,— начинает Гога,— любой вопрос можно рассматривать двояко. Так даже сказано в юриспруденции.

Это очень трудное слово. Мы даже переглянулись. Граф де Стась полез за блокнотом.

— Да, стекло разбито,— говорит Гога,— это факт. Но какое стекло? Кто пострадал? Ты? Ты? А может быть, лично Женька? Ты пострадал, Женька?

— Мне все равно,— мнется Женька.— Это же на лестничной клетке.

— Вот видите,— оживляется Гога,— ему все равно. Славик, а тебе?

— Мне тоже,— радуется Славик.

— Государству не все равно,— упрямо говорит Лидочка.— Тогда пусть государство к нам предъявляет счет.

— Почему к нам? Ведь ты же разбил.

— Да, разбил я. Но ведь государство — это все мы. А всем нам все равно. Значит, и государству все равно,— победно оглядывает нас Гога.

Граф де Стась торопливо прыгает карандашом по листкам блокнота. Лариска застегивает пуговку на Гогиной рубашке. А мы подавленно молчим. Даже Лидочка пожимает плечами, хмурится. Только Славик очень доволен:

— Значит, я тоже государство! Мировецки!

…Наш аппарат почти готов. Лева принес из дому электрический шнур. Присоединили, концы к патрону, вставили в щель ленту и бумажным колпачком закрыли вентиляционное стекло. Теперь только дать ток — и, пожалуйста, смотри кино.

Спустились к нам в подвал. Здесь все как в настоящем кинотеатре: темно, сыро, ступеньками зрительные ряды, побеленная стена — экран.

Начали присоединять наш шнур к электропроводу на потолке.

Женьку здорово током дернуло. Попробовал Лева, и его тряхануло. Взялся было Мишка и тоже заскучал. Я посмотрел на Ларису и отчаянно взгромоздился на лестничные перила, потянулся к оголенному проводу, дотронулся и чуть, не кубарем вниз.

Сидим на ступеньках, помалкиваем. Откуда-то Рыжик взялась.

— Давайте,— говорит,— я попробую. Лева не разрешает:

— Девчонок еще сильнее вдарит. У них сопротивление меньше.

— Ну, что же? Трусите?— хихикает Лариска.— Так и будем сидеть?

Гога из дом пять шевелюру поправил, что-то промурлыкал, молча полез на железные перила.

Я на Лариску взглянул и отвернулся. Она на Гогу как на солнце смотрит. Даже щурится и улыбается. Видеть все это противно.

И вдруг в аппарате вспыхнул свет. Гога спрыгнул и, ни на кого не глядя, уселся рядом с Лариской. Все посмотрели на него уважительно.

— Да на нем же резиновые тапочки,— прыснула Лидочка,— резина ток не пропускает.

Все засмеялись, а я так готов был расцеловать Рыжика. Гога поочередно поднял ноги, разглядел их, пожал плечами:

— А я и не знал.

Кажется, Лариска чуть-чуть от него отодвинулась. А может быть, мне это показалось.

На нашем экране, как говорит Лева, «бой в Крыму, все в дыму, ничего не видно».

— А где же кино?— ерзает Лариска.

— Пошли, Лариса, на воздух,— предлагает Гога.

— Подождите, граждане, минуточку,— суетится около аппарата Лева.— Нужен фокус.

Он трогает трубку, двигает ее, и вдруг на экране люди.

— Ха-ха,— громко смеется Гога,— все вверх ногами. Сапожники!

— Это они с моста в речку ныряют,— догадывается Славик.

Мы растерялись. Почему же так случилось?

— Надо самим встать вверх ногами, и тогда все будет правильно,— не унимается Гога.

— Граждане, спокойствие,— говорит Лева и осторожно переворачивает вверх ногами аппарат. Теперь на нашем экране стоят на мосту как живые Чапаев и Фурманов.

Долго в тишине мы рассматриваем наших любимцев. Каждую складочку, каждую пуговку на гимнастерках, чапаевскую папаху, боевые ремни на его плечах, саблю, бинокль, кобуру на правом боку у Фурманова.

Славик подошел к самому экрану, хочет погладить или поцеловать лицо Чапаева, но за ним вдруг стало ничего не видно. Мы испугались, закричали на Славика. Он поспешно шлепнулся на пол, и мы опять долго любуемся нашими героями.

— Здравствуйте, я Фурманов,— вдруг говорит голосом Фурманова Женька Кораблев.

— Здравствуйте,— отвечает ему Лева.

— Вот ткачи наши, добровольцы,— это голос Женьки.

— Знаю,— отвечает Лева,— прибыли, к самому делу прибыли. Получен приказ от Михаила Васильевича Фрунзе…

Мы громко захлопали, загалдели. Все получается прямо как в настоящем кино.

Распахнулась дверь. На пороге — Нонка:

— Ой, что тут такое?

Потом пригляделась, засмеялась, сказала:

— Ого! Молодцы! Мама,— позвала она,— посмотри-ка, что эта мелюзга придумала.

Вышла мама, споткнулась о Славика, руки о фартук вытирает:

— Господи, твоя воля. Что это?

— Кино, мама,— торжественно говорю я. Мама трогает рукой экран, беспокоится:

— Оно не загорится?

Мы ее успокоили. Она пошла к дверям, обернулась:

— Подложили бы что-нибудь под себя. Камень ведь. Нонка пробирается через нас к выходу, я ей шепчу;

— А ты говорила — у Кости голова для противогаза… Вот видишь?

— Балда ты,— щелкает меня Нонка и убегает вверх по лестнице. Поднялась Лариска, пошла наверх:

Что же смотреть одно и то же.

За ней Гога. А мы остались. Лева сделал открытие. Оказывается, не обязательно держать вверх ногами аппарат, нужно только пленку вставлять вверх ногами, и тогда все получится правильно. Прямо чудеса!

Мы выскочили во двор и стали зазывать зрителей. Пришла дворничиха тетя Дуся. Тоже поинтересовалась, не загорится ли чего, посморкалась в фартук и тихонько уселась в углу.

Явился «тайный агент кардинала» де Стась Квашнин. Как всегда, с персиком. И где он их только берет? Говорят, у него отец фруктовой базой заведует. Персик без звука отдал нам, уселся рядом с тетей Дусей.

Мишка сбегал за отцом. Летчик пришел быстро. Весело крикнул сверху:

— Здравствуйте, товарищи!

Он так и сказал — не ребята, а товарищи. Мы потеснились. Летчик садиться не стал, только пригнулся, осмотрел аппарат, засмеялся, покрутил головой:

— Ну, прямо братья Люмьеры.

— Чего?

— Изобретатели кино, французы Люмьеры,— пояснил Мишкин отец.

Специально для него мы повторили всю программу сначала. Женька изображал Фурманова, Мишка — Чапаева, а я всплески воды и хоровую песню отряда ткачей-добровольцев.