мужественного и презрительного равнодушия, потому что с этим выражением они лежали уже в колыбельке. Все это, повторяю, я вполне готов допустить.

Но смеяться и подтрунивать над человеком только за то, что во время посадки он обильно потеет… Это в цивилизованном обществе просто недопустимо! И я каждый раз заявляю об этом твердо и решительно — после того, как посадка заканчивается и бортпроводницы окончательно приводят меня в чувство. Потому что для меня превыше всего справедливость, а не жалкие страдания двух-трех соседей-пассажиров, которым я, видите ли, испортил все удовольствие своими охами и стонами! Надо следить за собой, а не за чужими ушами, — такова моя платформа, и я с нее не сойду никогда.

На удивление, посадка на планету Большие Глухари прошла довольно гладко — если не считать того, что нас основательно тряхнуло, когда раскрылся парашют. В остальном все было в порядке.

Настораживало одно: мы очутились в полумраке, хотя садились, вроде бы, на освещенную сторону планеты.

— Похоже, у них уже ночь, — сказал я Григорию. — Быстро как-то…

— Скорее, сумерки, — озабоченно отозвался робот. — Скафандр будете надевать?

— Обойдусь. Проверь-ка лучше воздух.

— Воздух в норме. Вы бы там поосторожнее… Мало ли…

— Тебе, Гришутка, нянькой работать, цены бы не было, — заметил я, открывая входной люк. — Заочной, разумеется. Ну, пока, не скучай тут.

С этими словами я вышел из корабля. Вслед донеслись «Сибирские страдания» в исполнении народного хора им. братьев Заволокипых. Все-таки Гриша успел привязаться ко мне за эту неделю. Да и я, признаться, тоже.

Как любит повторять Григорий, вышла ошибочка. Это насчет темноты. Тайна рассеялась, едва я сделал пару шагов и уткнулся носом в плотную ткань парашюта. После посадки он упал на корабль и накрыл его, словно колоколом.

Какое-то время я блуждал среди складок, наподобие начинающего артиста, впервые попавшего за кулисы и пытающегося прорваться сквозь занавес к рампе (где, как он думает, его ждут слава, благодарные зрители и растроганные критики). Наконец я догадался опуститься на корточки и, пользуясь головой, как тараном, выполз на свободу.

Яркий дневной свет ударил по глазам, едва голова вышла наружу. Насколько хватало взгляда, расстилалась унылая степь, местами поросшая чахлыми кустиками.

«Вечно все переврет», — беззлобно подумал я о роботе, утверждавшем, будто «Б. Глухари сплошь покрыты лесами».

Я обошел вокруг корабля. Во все стороны простиралась та же скучная степь и только вдали, на самом горизонте виднелось какое-то темное пятнышко. Кругом не было ни души, а значит мои надежды на ремонт двигателя и нормальный обед из трех блюд откладывались на неопределенный срок.

— Куда, интересно бы знать, подевались все эти хваленые 150 миллионов жителей! — произнес я в сердцах и с размаху уселся на глинистый плешивый бугорок, предварительно согнав с него ящерицу.

На чужой планете можно ожидать всякого, и в принципе я был готов к неожиданностям. Но все же вздрогнул, когда из-под бугорка раздалось ворчливое:

— Места другого не нашли? Совсем обнаглели, на головы садятся!..

Я спрыгнул со своей кочки и сказал: «Пардон!»

— И главное, каждый говорит «пардон», — сварливо добавили снизу. — Сначала — на голову, потом — пардон!

— Виноват, я не умышленно… Так как-то… само получилось. Приношу тысячу извинений!

— С кем имею честь? — спросил мой невидимый собеседник.

— Колмагоров Вениамин, — отрапортовал я. — Прибыл с Земли. Физик. В настоящий момент в отпуске. Нуждаюсь в ремонте и питании.

— Вот и врете, — равнодушно ответил бугорок. — Во-первых, с Земли никого здесь не бывает, а во- вторых, физика отменена.

— Как, то есть, отменена?

— А так вот, отменена и все.

— И Ньютон отменен? — я мало-помалу начинал закипать.

— И Ньютон.

— А Эйнштейн?

— И Эйнштейн.

Я уже кипел вовсю.

— Извиняюсь, а химию у вас не отменили?

— Отменили, — еще равнодушнее ответил бугорок.

— Позвольте! Как-то странно все же…

Под кочкой зевнули. Я понял, что разговор не доставляет удовольствия тому, под бугорком, и поспешил переменить тему беседы.

Самым светским с древних времен считается разговор о погоде. Это справедливо. Весьма сложно вывести собеседника из себя невинными рассуждениями о переменной облачности или антициклонах, зачем-то перемещающихся к южной части страны. Гораздо проще нарваться на спор, заведя речь о хоккее, женщинах или, из дан бог, о политике. Каждый мнит себя специалистом в этих основополагающих, краеугольных областях и доказать ему что-либо невозможно — даже если вы сами хоккеист, женщина или, не дай бог, политик.

Сердить своего подземного собеседника я не хотел. Я хотел добраться до ближайшей столовой. Поэтому я изобразил на лице светскую улыбку (вдруг смотрит!) и промолвил:

— Сегодня довольно тепло, вы не находите? И тут же пожалел о сказанном. Даже под бугорком трудно не заметить, что наверху по крайней мере сорок градусов жары. С непередаваемым сарказмом невидимый собеседник ответил:

— Нахожу. Что еще вы имеете сообщить?

— Э-э-э… суховато у вас тут, — продолжал я, делая ошибку за ошибкой. — Пожалуй, небольшой дождик… э-э-э… освежил бы атмосферу… Не правда ли?

Мое замечание вызвало бурную реакцию. Под кочкой закряхтели, заворочались, залязгали чем-то металлическим — должно быть замком. Бугорок дернулся и поднялся вверх. Из люка последовательно появились: всклокоченная каштановая шевелюра, закрывающая лоб, два маленьких хитрых глаза, длинный нос, на котором вольготно устроились сползшие очки, завершала картину остренькая бородка из числа тех, что придают лицу несколько вольнодумное и задиристое выражение. В целом физиономия незнакомца выражала живейшее любопытство, перемешанное с иронией.

Я подумал о дымящемся бифштексе с яйцом и учтиво поклонился.

Незнакомец, не вылезая из люка, отвесил мне насмешливый поклон и спросил:

— Вы это всерьез насчет дождя? Или так сболтнули?

Мне очень не нравится, когда чужие люди говорят, будто я болтун. Но я еще раз подумал о бифштексе и корректно ответил:

— При такой жаре вполне естественно желание немного освежиться.

Незнакомец посверлил меня своими гляделками и торжественно произнес:

— Гарантирую вам исполнение вашего вполне естественного желания в течение… — он взглянул на часы. — В течение ближайших десяти минут. Вы постоите тут или пожелаете спуститься ко мне?..

В его вопросе явственно ощущался подвох. Я взглянул на небо. Наползали тучи. Легкий ветер мазнул по щекам. Повеяло чем-то едким.

Все мои друзья в один голос утверждают, что у меня острое чутье на всякого рода неприятности. Действительно, у меня есть все основания гордиться этим качеством, и я не скрываю своей гордости ни от кого. Правда, друзья обычно добавляют, что чутье неизменно приводит меня к неприятностям, которых обыкновенные люди (без чутья) успешно избегают. Но на то они и друзья, чтобы говорить гадости. Ведь хорошую полновесную гадость можно сказать только близкому человеку. Остальные просто не потерпят! Поэтому мы так любим своих друзей.

Чутье не подвело и на сей раз. Поколебавшись, я оглянулся на корабль, молчаливо торчащий шагах в