истории?
Наконец Юлиан открыл глаза и прошептал: 'Воды'. Каллист поддерживал его голову, пока он пил; на этот раз хирурги не возражали. Выпив чашу до дна, Юлиан повернулся ко мне и Максиму, будто ему пришло в голову что-то очень интересное и он хочет поделиться с нами этой мыслью.
- Да, Юлиан? - склонился над ним Максим, жадно ловя звуки. - Да?
Но Юлиан, похоже, передумал. Он отрицательно покачал головой, закрыл глаза и без труда откашлялся. Он умер. Каллист почувствовал, как тело у него на руках обмякло, и с криком отскочил от постели. Труп тяжело упал на спину, загорелая рука вяло свесилась с кровати. Львиная шкура вся пропиталась кровью. Никто уже ею не воспользуется, пришла мне в голову дикая мысль, и в этот момент один из хирургов произнес:
- Август умер.
Каллист зарыдал, а немой, сидевший у изголовья, горестно замычал. Максим закрыл глаза, будто от боли. Ему не требовался пророческий дар, чтобы понять: дням его величия настал конец.
Я послал Каллиста за Салютием. Пока мы ожидали его, хирурги извлекли из тела копье. Я попросил разрешения на него взглянуть и как раз держал в руках, когда пришел Салютий. Бросив взгляд на распростертое тело, он отрывисто приказал Каллисту:
- Немедленно собери генералов.
Тут Максим вдруг издал какой-то громкий мелодичный звук и выбежал из палатки. Позднее он мне рассказывал, что видел призраки обнявшихся Юлиана и Александра в воздухе на высоте нескольких футов. От этого видения он пришел в неистовый восторг.
Прикрыв тело плащом, хирурги удалились. Вслед за ними ушел и немой. Больше его никто не видел. В палатке остались только мы с Салютием.
Я показал ему копье, которое все еще держал и руке:
- Вот чем его убили.
- Знаю.
- Это римское копье, - заметил я.
- И это понятно. - И мы переглянулись.
- Но кто это сделал? - спросил я. Салютий не ответил. Он приподнял входное полотнище. Снаружи при свете раздуваемых горячим ветром факелов собирались генералы. От смолистого дыма у меня защипало в глазах. Салютий уже хотел выйти к ним, когда я спросил:
- А Юлиан знал, что это римское копье?
- Как он мог не знать? - пожал плечами Салютий, и за ним хлопнуло полотнище палатки.
Я глянул на тело, лежавшее на кровати. Оно было покрыто пурпурным плащом, из-под которого торчала только одна смуглая ступня. Поправляя плащ, я нечаянно коснулся тела; оно еще не успело остыть. Я отшатнулся, как лошадь, увидевшая на дороге тень. Затем я открыл ларец, из которого Юлиан достал предсмертную речь. Как я и предполагал, там оказались его записки и дневник. Я их украл.
Ну, что тебе еще рассказать? Той ночью был очень бурный военный совет. Виктор и Аринфей желали избрать императора из числа азиатов, Невитта и Дагалаиф - из европейцев. Все сошлись на Салютии, но он отказался. Это единственный известный мне человек, совершенно искренно отказавшийся от власти над миром.
Когда Аммиан попросил Салютия, по крайней мере, вывести армию из Персии, тот также наотрез отказался принять командование. Зайдя в полный тупик, обе стороны договорились собраться на следующий день.
Ночью Виктор принялся за работу. Поняв, что у него самого нет на престол никаких шансов, он решил возвести на него человека, которым легко можно будет управлять, и выбрал Иовиана. На заре сотня молодых офицеров с обнаженными мечами привела насмерть перепуганного Иовиана на заседание штаба, и все было решено: не желая смуты и кровопролития, мы присягнули Иовиану. Затем новый император и его охрана торжественно обошли лагерь. Услышав крики: 'Слава Иовиану Августу', солдаты из-за сходства имен решили, что Юлиан чудесным образом исцелился, и разразились криками восторга, но тут показалась жалкая и неуклюжая фигуpa нового государя - перепуганного, с покрасневшими глазами, сутулого, отчего он в дурно сидящем пурпуре походил на какую-то экзотическую африканскую птицу, - и приветственные крики умолкли.
В тот же день я своими руками похоронил беднягу Анатолия, которого нашел на дне глубокого оврага. До сих пор у меня не хватало духа открыть, что он погиб не от руки врага
- просто конь его сбросил и он сломал себе шею. Это был никуда не годный наездник, но чудесный спутник в походе. Я взял себе на память его шашечницу, которую, разумеется, потерял по пути из Антиохии в Афины. Ничего-то у меня не осталось. Что ж…
Остальное общеизвестно. Иовиан заключил с Шапуром тридцатилетний мир. Ему так не терпелось поскорее добраться до Константинополя и приняться пировать в Священном дворце, что он согласился на все притязания Шапура и уступил Персии пять провинций, включая наши города Нисиб и Сингару! Позорнее договора мне не припомнить.
Затем мы выступили в Антиохию. По дороге к нам присоединились неизвестно откуда взявшиеся Прокопий и Себастьян. До сих пор никому не известно, почему Прокопий не пришел к Юлиану в Персию. Возможно, он нашел чем оправдаться перед Иовианом, но дальше дворца это не просочилось. К счастью, через несколько лет Прокопия все же казнили, когда он попытался захватить власть в Восточной Римской империи. Так что хотя бы в этом случае справедливость, пусть и жестокая, восторжествовала.
Семь месяцев спустя умер и император Иовиан. В официальном сообщении говорилось, что он умер во сне от угара, и многие по сей день считают, что его отравил Виктор, но я располагаю точными сведениями из достоверных источников
- Иовиан умер естественной смертью. Во сне он умер, захлебнувшись пьяной блевотиной, - достойная смерть для такого чревоугодника. После этого, ко всеобщему удивлению, императором провозгласили Валентиниана, и для Виктора это было политической смертью. Помнишь, как мы радовались, когда Валентиниан назначил своего брата Валента Августом Востока - такой милый, тихий юноша! А что вышло? Валент чуть не отправил меня на тот свет, а Максима и в самом деле отправил, и даже тебе при нем пришлось несладко. Но теперь оба брата тоже мертвы, а мы продолжаем жить, теперь уже под властью сына Валентиниана - Грациана и его ставленника Феодосия. Когда они, в свою очередь, умрут, их сменят… иногда кажется, что смотришь однообразное пышное шествие. Один за другим на исторической сцене появляются и сменяют друг друга почти ничем не различающиеся энергичные люди; только Юлиан выделялся среди них.
В конце твоей вызвавшей справедливое восхищение надгробной речи, произнесенной в Антиохии, ты намекнул, что Юлиан был убит кем-то из своих, хотя бы потому, что ни один перс не явился за наградой, обещанной Шапуром убийце Юлиана. Я был одним из немногих, кто знал наверняка, что Юлиан был убит римским копьем, но помалкивал. К чему мне было тогда соваться в политику? В тот год у меня и без того хватало забот: меня с Максимом арестовали за чародейство. Подумать только, я - и колдун!
К счастью, меня оправдали, но Максиму не повезло. И все же этот старый обманщик сумел устроить так, что последнее слово осталось за ним. На суде он поклялся, что никогда не пользовался своей магической силой с дурными целями. Кроме того, он напророчил: тот, кто безвинно приговорит его к казни, сам умрет страшной смертью, и на земле от него не останется и следа. Невзирая на это, Валент приговорил Максима к смертной казни, а вскоре в битве при Адрианополе готы изрубили его в такое мелкое крошево, что ни одного куска так и не удалось опознать. Максиму до самого конца везло с прорицаниями.
Когда меня наконец выпустили на свободу (желаю тебе успеха в твоей борьбе за тюремную реформу!), я тут же вернулся домой в Афины, запер бумага Юлиана в одном из сундуков Гиппии и не вспоминал о них, пока не получил твое первое письмо.
